Там, за зорями. Пять лет спустя

— Нет! — воскликнула девушка и схватила его за руку. — Я уже жила без тебя, хотела быть гордой, больше не хочу. Пусть будет так, как будет! Я согласна, если по-другому нельзя, только не уходи! — сказала она, глядя в его глаза.

Пальцы их соединились. Не сводя с нее глаз, Виталя улыбнулся, сделал шаг к ней. Заведя ее руки за спину, он перехватил их одной рукой, а другой легко коснулся щеки девушки. Пробежав пальцами по нежной коже, опустившись ниже, погладил шейку, коснулся ушка…

Злата закрыла глаза, чувствуя, как пьянит желание, ударившее в голову, разбежавшееся по венам, и откинула голову назад.

Виталя тихонько рассмеялся и, склонившись, коснулся губами ее шеи, оставив горячие следы. Подавшись ему навстречу, девушка испустила легкий вздох и открыла глаза. Пронзительно-синее небо смотрело на нее. Плавно и легко качались ветви березы, отрываясь от них, одинокие золотистые листочки кружились в воздухе. Широко открытыми глазами Злата смотрела вверх и чувствовала, как возбуждение, охватывая ее, накрывает, и сердце громыхает в груди, и коленки уже подкашиваются. Но наслаждение не застилало разум. И каким бы счастьем ни были его объятия, они имели горьковатый привкус. Он нужен ей, нужен до умопомрачения, до темноты в глазах, и Злата все на свете отдала бы за то, чтобы однажды они смогли соединить свои жизни, но этому не бывать никогда. Упиваясь им, не чувствуя шершавости коры, больно впивающейся в спину, девушка пыталась примириться с той ролью, которую мужчина опять отводил для нее, и не могла. И знала, что не сможет примириться с этим никогда.

Впервые за прошедшие годы Злате так тяжело было уезжать из Горновки. Впервые любимая работа показалась вдруг в тягость, и если бы не Ирина Леонидовна, она точно бы отказалась и не поехала в один из областных центров, где ей предстояло выступать на Дне города. Конечно, это было ужасно, но Полянская ничего не могла с собой поделать! Из деревни она уезжала на неделю: после областного центра ей нужно было еще и в Минске задержаться. А она хотела остаться дома. Нет, она не тешила себя иллюзиями и надеждами, понимая, что с Дорошем вряд ли удастся увидеться. К тому же в Горновку возвращался Леша, чтобы в ее отсутствие побыть с Маняшей.

Злате просто отчаянно хотелось быть ближе к Дорошу и к воспоминаниям, связанным с ним, тем, которые были еще живы в памяти и сердце. Девушке хотелось остаться в тишине сельских сумерек, осеннего золотого безмолвия. Хотелось бродить в одиночестве по окрестностям, ждать его звонка, мечтать о новой встрече, воскрешать в памяти его глаза и улыбку и то чувство, которое он вызывал в ней. И уже неважным было, что обо всем этом подумает Блотский.

Это было каким-то наваждением, затмением, называющимся любовью. И пусть это толкало Злату к краю пропасти, она готова была и к этому. Она понимала, что уже не сможет расстаться с Дорошем. Она противилась изо всех сил и все же не могла устоять. Она хотела быть с ним, пусть и знала, что это невозможно, и все же продолжала отчаянно мечтать и верить. Злата не хотела уезжать и все же покорно собрала чемодан, через силу собрала, ничем не выдав приехавшему накануне мужу своего состояния.

Если он и заметил грусть в ее огромных голубых глазах, несмотря на то, что она, как всегда, была оживлена и деятельна, собираясь в дорогу, он нашел тому объяснение. Ведь он лучше, чем кто-либо другой, знал, как она была привязана к дому, деревне, семье. Но еще он знал и другое: ее творческая деятельность — это воздух, которым Злата Юрьевна дышит, крылья, которые позволяют ей летать. Без всего этого она никогда не будет счастлива.

Творческая деятельность, Горновка и семья были основой ее жизни. Они, может быть, и были связаны между собой, но все же являлись отдельными составляющими. И отношение Полянской к каждой из них было особенное, соединенное любовью, трепетной необходимостью и превозношением. Они вошли в ее душу, став неотъемлемой частью ее самой. Блотский знал это, понимал и жил с этим. Вернувшись поздно вечером, соскучившись по ней, он все же утром проводил ее до машины, не высказав при этом ни неудовольствия, ни упрека, ни обиды. Злата уезжала, он тоже, они оба знали, что так будет, когда избрали для себя этот путь. Они знали, что не смогут вместе уезжать, когда Машка пойдет в школу, но и это их не страшило. Алексей всегда верил и знал: та внутренняя связь, существующая между ними, куда сильнее расставаний. И, конечно, он безоговорочно, слепо верил жене. Эту веру ничто не могло поколебать.