Тамада

— Я все понимаю, мам. У тебя приличная зарплата, а ведь надо кормить, одеть-обуть надо, выучить... Но мне кажется, когда считаешь... не знаю, как сказать... мне кажется, только тогда испытываешь удовлетворение от работы, когда чувствуешь, что приносишь людям реальную пользу.

— О! Ты повторяешь мои слова. Обиделся за сестру? — Жамилят улыбнулась. — Вон вы какие стали! Вижу, друг дружку в обиду не дадите, вам пальца в рот не клади. Кстати, ты сделал уроки? — переменила она разговор. — Завтра покажи дневник.

Ахмат кивнул и взял журнал.

— Только тс-с! — не разбуди сестру. — Жамилят приложила палец к губам.

Сын вышел на цыпочках, а она лежала и думала. Невольно рука вновь потянулась к блокноту и карандашу. Лежа, согнув ноги в коленях, начала писать:

«Ахмат вырос без отца. Когда он был совсем маленьким, то всех знакомых и незнакомых мужчин называл «папой». Мне долго не удавалось отучить его от этого. Плохо, ох как плохо, когда у мальчика безотцовское детство. Сколько сирот! Но у Ахмата есть я и сестра. Надо вести себя с ним как-то по-мужски. Откровеннее надо с ним быть, прямее. Но, как ни старайся, ты все равно женщина, и отца ты ему не заменишь. Ни-ког-да! Не хочет быть агрономом. Понятно, сейчас мальчишки увлекаются ядерной физикой, радиотехникой, электроникой. Время такое. Пусть занимается радиотехникой».

Отложила карандаш. «Бумажный агроном! — вспомнилась ей собственная шутка. — Бросила камень в свой огород!»

Вновь перелистала блокнот, погасила свет.

3

Рано утром, сквозь сон, Жамилят услышала стук в дверь. Не звонили, как обычно, а стучали. Кому быть? Накинула халат — и к двери. Отворяя, взглянула на ручные часы — половина шестого. Кто пожаловал в такую рань?

— Э кыз, как поживаете?

За дверью стояла Аминат. Совсем неожиданная гостья. Виделись недавно, две недели назад в ауле.

— Зашла, как обещала. — Аминат шагнула через порог. — Живы ли, здоровы? Этот негодник, Астемира сын, остановил свою машину в конце города, и вот я целый час искала ваш дом, — громогласно возвестила она.

Поставила на пол в коридоре две плетеные корзинки, завязанные сверху белой материей. Сняла с себя толстую клетчатую шаль и повесила на вешалку.

— Ты с дороги, продрогла, проголодалась. Пошли на кухню, — шепотом позвала ее Жамилят.

Аминат сняла грязные ботинки и пошла за хозяйкой, с любопытством оглядывая все, на что натыкался глаз.

— Детишки твои спят? — спросила она уже тише.

— Скоро встанут.

— Я ведь к тебе ненадолго заглянула — на базар мне надо.

— Вижу, что с корзинками. В такую даль...

— Здесь не то что в Баксане, здесь подороже продать можно. Яички, сметану. Семья большая, каждая копейка на счету. А твой отец велел передать тебе корзинку с яблоками.

Жамилят включила электроплитку, быстренько зажарила яичницу, согрела чай. Аминат отодвинула в сторону сковородку с яичницей, а чай пила горячим, отчаянно дуя в стакан.

— Э кыз, ради здоровья твоей матери прошу не судить меня строго за то, что от яичницы отказалась. Очень много я приготовила ее для Салмана. От этого у меня душа к ней не лежит — не могу ее есть. Знаю, хочешь спросить о новостях? Отец твой поправился. И родня вся твоя, слава аллаху, жива и здорова. Вчера вечером видела твоих, вот и попросили передать тебе салам и корзинку с яблоками.

Жамилят хотела разбудить детей, но Аминат протестующе замахала руками: пусть поспят, в их возрасте предутренний сон сладок, а ей скоро надо идти.

Хозяйка присела возле подруги на низкую табуретку.

— Аминат, а как в ауле дела?

Гостья вздохнула. О чем рассказывать? Все по-прежнему, ничегошеньки не изменилось.

— Э кыз, приезжала ты к нам, толковала, что все вскоре пойдет к лучшему. Но не я одна, все сомневались в твоих словах. Спрашиваешь, как дела? Да все так же...

Жамилят вспомнила председателя Али, долгий их разговор в правлении колхоза.

— А как председатель?

Аминат удивленно взглянула на нее. Что может случиться с Али? И рассказала, как они с Аслижан написали жалобу в правление колхоза, чтобы убрали с птицефермы пьяницу Салмана. В это самое время и от животноводов приспела жалоба на бригадира — тоже приходит на работу хмельной. А известно, с вином не только язык, но и дело на костылях ходит... Собрались в правлении колхоза и решили прочистить совесть обоих — и Салмана и того бригадира, как хорошая хозяйка чистит медный таз наждаком.

Много пришло народу. Салман аж перепугался — в глаза тому-другому заискивающе заглядывает, будто просит: «Извините меня, люди добрые».

Поднялся из-за стола председатель Али. Сердитый. И говорит: «Переходим к вопросу о Салмане. Жалуются на тебя, Салман. Много пьешь, являешься на работу нетрезвым, шатаясь, как хромой ишак».

А Салман ему: «Не шатаюсь я, как хромой ишак».

Тогда Али говорит: «Ну, хорошо, может быть, я неточно сказал... Но ты пьешь?»

А Салман ему: «Нет, не пью».

Ну, тут все, кто в правлении был, зашумели, руками замахали, загалдели, а Аслижан пуще всех разошлась и кричала, что если Салман не способен признаться в том, о чем все знают, ему вообще нельзя доверять.