Тамада

Накануне Жамилят сдала все дела в управлении своему преемнику и весь вечер перед отъездом посвятила детям. Даже расписала им задания на первую неделю: кому стирать и гладить, кому платить за квартиру, — казалось, все было расписано, распределено, утрясено, обговорено. Но едва отъехали от города, вспомнила, что многое забыла сказать: нужно забрать белье из прачечной, взять из химчистки брюки Ахмата, вернуть небольшой долг соседям, — просто упустила все это из виду. И ее снова охватило беспокойство о тысяче и одной бытовой мелочи.

Мимо проплывали оснеженные поля, отъевшиеся за осень вороны грелись на солнце; тихо и умиротворенно кругом, а на душе тревожно. Впервые оставляла свой дом и детей на столь долгое время. Конечно, в первый же день — сегодня вечером, да, да, сегодня — надо позвонить им, напомнить кое о чем. За Нажабат можно быть спокойной. Но Ахмат... Все-таки он еще мальчишка. Углядит ли за ним Нажабат?..

Когда приехали в Большую Поляну — был полдень. Народу в правлении — яблоку упасть негде: и все кричат, нервно размахивают руками; в этом разноголосье невозможно понять, о чем идет речь и почему все так возбуждены.

Когда Жамилят и Попков шагнули через порог, все вмиг притихли. Навстречу поднялся секретарь парткома Харун. Лицо его, с лохматыми, как щетки, бровями, сросшимися на переносице, было каким-то растерянным и в то же время крайне озабоченным.

— Добрый день. Мы вас давно ждем, — сказал он и тут же молча отступил, словно только от приезжих могла прийти помощь.

Жамилят подошла к жарко натопленной голландке, стала к ней спиной — за дорогу сильно намерзлась в крытом брезентом министерском «газике». Выжидательно оглядывала людей. Лица, лица, лица... Знакомые и незнакомые. «С ними мне работать, да, да, теперь это мои помощники. Но что же все-таки случилось. Стоят и на меня смотрят, словно на пророка. В чем дело?»

— Они с ферм пришли, — заговорил наконец Харун. — Снег выпал глубокий, а сено уже кончается. Хорошо, если хватит на неделю.

— На неделю? Снег глубокий? Кормов нет? — Жамилят резко, со стуком придвинула к столу свободный табурет и села на место председателя, за большой двухтумбовый стол. Заметила при этом, как двое мужчин снисходительно усмехнулись, словно подначивая: «Ну как, председатель, будешь выкручиваться, что скажешь?» Она повела на них быстрым взглядом. — Во-первых, в порядке уважения к женщине, можно было бы давно догадаться усадить меня. А во-вторых...

Люди молчали, кто-то нарочито громко закашлял в углу.

— Все ли живы-здоровы? — задала она традиционный вопрос.

Снова громко закашляли.

— Почему все молчат? А где Али? — повернулась она к Харуну. — Будь добр, пошли кого-нибудь за ним, — и, снова оглядев присутствующих, как бы между прочим спросила: — А что, действительно так плохо с сеном?

Харун провел ребром ладони по горлу: позарез плохо.

— Но ведь я тут человек новый. Одна ничего не решу, — прибавила она и взяла со стола первую попавшую сводку. Сделала вид, будто внимательно читает ее. Но не читала, нет, а думала, как быть дальше, как вести себя. Ответственный момент — все на тебя смотрят и ждут какого-то решения. «Но что я могу решить?»

Первый рабочий день на новой должности. Не думала, что начнется он так трудно. Странно, у колхоза по сводке еще много сена. А тут говорят, через неделю скот останется голодным. Если оно кончилось в январе, чем же тогда кормить скотину в феврале, в марте, в апреле? А вдруг весна припозднится? Тогда и половину мая — тоже не будет кормов. Это же черт знает что такое!..

Оторвала взгляд от сводки и выпалила все это Харуну. В конце концов он не пешка, а секретарь парткома. Потупившись, поджав губы, тяжело взглянув на нее, Харун наконец заговорил:

— Дела у нас тут хоть плачь. Кто виноват? Формально, конечно, Али.

— Харун, а ведь ты с ним дружил. Такие товарищи были — не разольешь. Прежнее забылось, так, что ли?

— Да, ты сама знаешь, с детства дружили...

— Так вот... Не кажется ли тебе, Харун... что не совсем хорошо, я бы даже сказала — нечестно, да, да, нечестно — валить на одного человека все колхозные беды. Разве он один во всем виноват?

— Есть одна русская поговорка: на бедного Ванюшку — все камешки. Вот так и с Али, — сказал сидевший до сих пор молча Попков.

Харун потупясь нервно рвал на мелкие клочки какую-то бумажку.

— Я вовсе не подчеркиваю вину одного Али. Я только сказал, что формально виноват он. Судя по сводкам, корма и сейчас есть. Взгляните вот в эту сводку. Ей и доверилось руководство колхоза. Поэтому и не било тревоту, что корма на исходе, — закончил он, словно оправдывая себя и Али.

— Ничего не понимаю, — развел руками Попков. — По сводке — сено есть. А на фермах его нет. Какая-то неувязка между сводкой и наличием. Почему?

Харун пожал плечами.

Попков многозначительно посмотрел на Жамилят. «Трудненько тебе придется, будь осмотрительной, здесь во всем какая-то неразбериха», — прочла в его взгляде.

— Странно, ни председатель, ни секретарь парткома не знают, сколько у них сена...