Тамара и Давид

Микель задумался. Он был фанатиком в отношении церковных канонов и упорно боролся с вероотступниками, но в то же время он готов был даровать им прощение, если они искупали свою вину и приносили публичное покаяние. Его прельщала мысль, что Давид Сослан поедет в Палестину и привезет древо креста, так как, по его мнению, таксе опасное и невероятное дело мог совершить только человек, которому ничто не было страшно в жизни и который мог состязаться с самим грозным султаном. Про себя Микель полагал, что таким человеком именно и являлся Сослан. Кроме того, Микель считал приобретение креста великим, хотя и неосуществимым делом, и думал, что тогда иверская церковь возвеличится перед всеми церквами и не будет в зависимости от Византии. Ради этого он готов был примириться с крамольником, тем более, что за время его отсутствия царица сочеталась бы браком с русским князем, и Сослан больше не был бы претендентом на трон Иверии.

Поэтому план Абуласана не встретил с его стороны особого одобрения, но он не стал и противодействовать ему, будучи уверен, что Исаак побоится иверской царицы и не тронет ее посланника.

Он поднялся и сказал:

— Всяческой похвалы достоин тот, кто не силой, а умом побеждает врагов. Я давно располагал послать дары и приношения греческим монастырям и войти в сношения с константинопольским патриархом. Надеюсь склонить царицу, чтобы она отправила свое посольство в Палестину морем, через Константинополь. Остальное предадим воле божьей!

Абуласан поднялся, понимая, что беседа с патриархом закончена и что ему придется действовать в этом деле самостоятельно, полагаясь больше на свою изобретательность и единомышленников, чем на Микеля. Впереди предстояло много хлопот с посылкой доверенных лиц в Константинополь, и он торопливо удалился.

* * *

Ночь. Но в оружейной мастерской работа не приостанавливается ни на минуту. Все также непрерывно пылает огонь в горнах, искрится раскаленный металл и возле наковален беспрестанно мелькают усталые лица оружейников, кующих оружие для богатых, владетельных князей Иверии. Дверь приоткрылась и вошел Арчил, видимо, обеспокоенный ночной работой, которая обычно производилась по особо важному заказу. Мрачная обстановка навевала на Арчила мрачное настроение.

— Что делаете? — тихо спросил он знакомого мастера.

— То и делаем, — тоже тихо ответил мастер, отличавшийся крутым и прямым характером. — Куем оружие для врагов, а надо было бы ковать против них. Мы для них ослы, навалят поклажу — вези! И везем! А когда упадем — поднять некому.

— Что верно, то верно, — поддержал Арчил. — А на кого сейчас работаете?

— Разглашать не приказано, — сердито произнес мастер. — Разве не знаешь, что наше дело тайное? Князья скрывают друг от друга, кому что заказывают… Если станем болтать языками, — будем отвечать головами. Одно только и слышим: скорей, скорей! Ни днем, ни ночью не отдыхаем.

— Таиться нам друг от друга нечего, — не повышая голоса, чтобы не слышали другие, сказал Арчил. — Вся беда в том, что своих тайн не бережем, а за чужие готовы ответить головами.

— А для чего тебе это? — резко переспросил мастер.

— Для проверки, чтобы знать, одному ли хозяину служим или двум? — и еще тише добавил: — С печатью? — Значит, тебе тоже дали заказ? — оживился мастер. — Ловкое дело! Сразу двум оружейникам. Слыхал я, — более дружелюбно продолжал он, — доверенные люди едут в Константинополь с важным поручением от визиря. Видимо, большие дела затеваются.

— Доверенные люди? — переспросил Арчил, глубоко вздохнул, больше ни о чем не расспрашивая мастера, простился с ним и вышел. Одно только было у него в мыслях: к чему Абуласану понадобилось так много оружия, какие у него были планы и с кем он собирался воевать в Константинополе?

Луна была на ущербе, зато звезды ярко горели в вышине, и казалось, что от их блеска на улицах становилось светлее. В полутьме загадочно высились неподвижные кипарисы, темной непроходимой чащей раскинулись кругом сады и цветники, совсем мрачными великанами казались неприступные замки феодалов, погруженные во тьму и полное безмолвие. Среди ночного мрака Арчилу чудилось, что за этими крепкими стенами, наверное, творились всякие беззакония, лились слезы обиженных и угнетенных рабов, но об этих стонах никто не знал, до мира не доходили слухи о совершаемых здесь тайных убийствах. Грозно нависали над городом волнистые гряды гор, откуда в любой момент мог появиться неприятель и напасть на беззащитный город.

Боясь сбиться с дороги, Арчил смотрел на звезды. Он знал, что надо идти по линии созвездия Южного Креста, который был так хорошо виден из его сакли. Вдруг мимо него промчался всадник, осадил коня на полном скаку и крикнул:

— Эй, человек, остановись!

Арчил от этого неожиданного крика обомлел, сердце забилось от страха.

— Что ты шляешься ночью? Укажи мне дорогу, — он запнулся, — кто у вас тут первый человек в государстве?

— Никого я не знаю, — пробормотал в смущении Арчил. Я бедный человек. Ремесленник. Что я знаю, помимо своей работы?

— Не болтай зря! Едем со мной!