Тамерлан

– Ну да, а мне что, прикажешь в одиночестве возвращаться? Я не пойду одна, мне страшно.

Тут раздался топот. Любовники замерли. Тукель вцепилась ногтями в руку Шильтбергера, вновь страшно испугавшись. Неподалеку от них пробежали Зумрад и Мухаммед Аль-Кааги. Причем было видно, что девушка перепугана, а он хотел догнать ее и успокоить.

– Этих он тоже пугнул! – засмеялся Шильтбергер. – Нет, все же надо пойти и навесить ему тумаков.

– Иди лучше пей свое вино, – сказала Тукель. Она уже была одета и разглаживала на себе платье, пытаясь при свете луны определить, не помялось ли где, не запачкалось ли.

– Да, и то верно, – почесывая затылок, произнес минбаши, зевнул, снова рассмеялся, погладил красавицу Тукель по ягодице.

– Перестань! – сердито сказала она, на сей раз злясь не на шутку. – И давай снова перейдем на «вы». До следующего свиданья.

Глава 17. Самое время для старшей жены

Биби-ханым Сарай-Мульк сидела в предрассветный час перед магическим зеркалом хорезмийца Расула Эркина и усердно прихорашивалась. В отличие от некоторых жен Тамерлана, у которых в проистекшую ночь уже состоялись свидания, старшая жена гарема еще только готовилась на свидание отправиться.

Натирая лицо целебными мазями и подкрашивая глаза и губы, она не очень-то старалась, поскольку знала, что зеркало вовсе не отражает ее настоящего лица, а лишь показывает, какою была бы теперь Сарай-Мульк на самом деле, если бы не волшебное мастерство хорезмийца, за которое ему пришлось поплатиться собственной жизнью тридцать два года тому назад.

Откинувшись в кресле, биби-ханым внимательно разглядела отражение и улыбнулась. Даже там, в зеркале, пред нею восседала величественная матрона, пожилая, а вовсе не старая – не пятидесятилетняя старуха, а женщина пятидесяти лет с еще очень яркими следами былой красоты. Это в зеркале, где она старела, а на самом деле она ведь оставалась неувядаемой, и это всегда всех восторгало, заставляя преклоняться.

– Хороша, очень хороша! – зная, что сейчас нужно угадать мысли своей госпожи, воскликнула стоящая за спиной у Сарай-Мульк старшая ее служанка Шуин, сверстница и стародавняя закадычная подруга. – Даже и не вполне прилично в вашем возрасте выглядеть двадцатилетней девушкой.

– Ну!.. – сердито топнула ногой старшая жена Тамерлана.

– Молчу уж, молчу, – по-доброму улыбнулась Шуин, снисходительно, как и все, относясь к единственной придури биби-ханым, которая во всем другом всегда – вот уж сколько лет! – оставалась премудрой и справедливой. Когда надо – строгой, когда надо – щедрой, всегда точно знающей, кому чего нужно и кто чего заслуживает, когда следует поступить так, а когда – эдак.

– Теперь ступай да разведай осторожненько, как там хазрет, спит ли еще или уже на ногах, – приказала Сарай-Мульк, и пятидесятилетняя китаянка Шуин послушно поплелась исполнять приказание.

В отличие от своей госпожи она-то как раз выглядела старой, даже старше пятидесяти лет, хотя когда-то и Шуин блистала необыкновенною красотой, и однажды, во время похода против Урус-хана, хазрет переспал с нею несколько раз, после чего она родила ему незаконную дочь, отданную на воспитание в Ургенч, в хорошие руки. Сарай-Мульк, главная жена Тамерлана, не родившая ему ни одного ребенка, имела полное право не то что тайком отравить служанку, но даже если бы она в присутствии всех заколола ее кинжалом, никто б не поставил ей это в вину. Однако биби-ханым сделала вид, будто ничего не произошло. Во-первых, Тамерлан даже бесплодие Сарай-Мульк чуть ли не возвел в ранг святыни – мол, у биби-ханым множество забот, которые даже важнее деторождения, и она очень скоро перестала отчаиваться оттого, что у нее нет детей, и не завидовала другим женам, наложницам и служанкам, лоно которых стало благословенным. А во-вторых, дружбу с Шуин она ставила выше недолгого романа китаянки с Тамерланом.

Выходя из дворца Баги-Чинарана, Шуин прошла через главный, преддверный альков, в котором располагался огромный серебряный стол, со всех сторон окруженный высокими ложами. Именно здесь вчера и проходил дастархан, первый дастархан с вином после долгого-долгого воздержания. Вчера Тамерлан своею высокою волею благословил попойку, и все его приближенные, все, кто был приглашен на дастархан, дорвались.

Стол вчерашнего пиршества уже был убран и вымыт до блеска, но окружающие его лежанки являли собой полный беспорядок. Подстилки и коврики были смяты, подушки разбросаны, там-сям валялись опрокинутые кубки и чаши, пояса и шапки, в трех местах издавали смрад блевотные лужи. Человек семь-восемь так и остались спать здесь вповалку, и среди них не кто иной, как внук Тамерлана, сын Мираншаха, восемнадцатилетний Султан-Мухаммед. Увидев его спящее опухшее лицо, сине-зеленое в сумерках алькова, Шуин укоризненно покачала головой и направилась вниз по ступенькам крыльца, вышла в сад и свернула налево, где возвышался оранжевый китайский павильон, в котором в эту ночь спал великий завоеватель мира.