Тамерлан. Потрясатель вселенной

Самаркандцы надолго запомнили приезд Хан-Заде, Ханской Дочери, из Ургенча. В тот день западная дорога была выстелена коврами, а земля в лагере Тимура покрыта парчой.

Хан-Заде приехала под чадрой, в кресле на горбах белого верблюда, в окружении вооруженных всадников, за ней следовали лошади и верблюды, нагруженные ее дарами. Навстречу ей выехали тавачи и эмиры под развевающимися знаменами и колышущимися под ветром балдахинами.

Вечером, когда сухой ветер колебал стены шатровых павильонов^{17}, желтые фонари освещали цветущие акации, и вокруг шатровых столбов вились курения сандала и амбры, Тимур расхаживал среди пирующих, его рабы сыпали золото и жемчуг на тюрбаны гостей.

«Все было поразительно, — восклицает автор хроники, — и нигде не было места унынию. Свод большого павильона был выполнен в виде голубого неба, на котором сияли звезды из драгоценных камней. Покои невесты отделялись завесой из золотой парчи, и поистине ложе ее не уступало роскошью ложу Кайдесы, царицы амазонок».

Подарки, привезенные Хан-Заде Джехангиру, были выставлены на всеобщее обозрение, и Тимур заполнил палаты другого павильона дарами от имени своего сына — золочеными уздечками, монетами, неограненными рубинами, мускусом, амброй, серебряной парчой и атласом, прекрасными конями и невольницами. Автор хроники подробно останавливается на восторженном описании всего этого и добавляет, что ежедневно в продолжение празднества одна из этих палат пустела.

Вспоминал ли Тимур, глядя на сына и чернокосую дочь хорезмского правителя тот вечер, когда к нему в военный лагерь приехала Улджай и гремели барабаны? Улджай улыбнулась, когда он, будучи вдвоем с ней, шел по пустыне — «Поистине, наша судьба не может быть хуже этой — необходимости идти пешком!»

Судьба Хан-Заде была иной. Она, первая жена Джехангира, старшего сына победителя, обладателя собственного двора, гордая своей красотой, осмеливалась вызвать гнев Тимура.

— О мой повелитель, — как-то сказала она, — победитель равно милует владык и нищих, прощает их, если они провинились — потому что когда враг просит прощенья, в нем больше не нужно видеть врага. Жалуя, победитель не ждет никакой отплаты; он не полагается ни на чью дружбу и не обрушивает тяжесть своего гнева ни на кого из врагов, так как все подвластны ему, и лишь он обладает могуществом.

— Это не так, — ответил Тимур, — поскольку я, кому служат вожди племен, тревожусь из-за слов отшельника.

Ему нравился ум Хан-Заде, однако он понимал, что она ищет его благосклонности ради своих соплеменников. Его тешила мысль, что первенец Джехангира будет ее сыном.

Сам Тимур взял в жены Сарай-Мульк-ханым из гарема эмира Хуссейна. Таков был древний монгольский обычай — женщин из властвующих семей, когда их мужья бывали преданы смерти, полагалось брать в дом нового правителя. И в жилах Сарай-Мульк-ханым текла кровь Чингисхана.

Она была его старшей женой, повелительницей «в стенах шатра». Когда Тимур бывал в походе, двор воздавал ей почести. Она была мужественной, как все знатные татарки того времени, и часто ездила на охоту; ее спокойная преданность эмиру служила примером для подрастающих внуков.

Самаркандцы видели Тимура мало. Но вести о нем приходили ежедневно с гонцом, с воином пограничного дозора, приехавшем верхом на верблюде, с обозом, привезшим дань от города, открывшего ворота эмиру. В Мавераннахре воцарился покой. Тимур ежегодно отправлялся в походы на запад по большой хорасанской дороге, мимо Нишапура и куполов Мешхеда к другому морю, Каспийскому. В Самарканде слышали, что он покончил со странным братством, сербедарами — «висельниками», слишком долго промышлявшими разбоем.

О походе Тимура на север было известно меньше. Однако на сей раз он взял столицу джете и пошел дальше. В самаркандских караван-сараях рассказывали о равнине движущихся песков — Гоби. Камар ад-Дин, последний монгол, дерзнувший вступить с ним в битву, был разгромлен и, бросив коня, бежал в одиночестве.

«Раньше мы затаптывали искры пожара, — сообщал Тимур оставшемуся в Самарканде Джехангиру, — а теперь погасили огонь».

В день его возвращения за тысячу миль по северной дороге в Китай самаркандцы вышли за окружавшие город сады встречать его. И молча стояли в темных одеждах.

Сайфуддин, старший из эмиров, направился во главе группы беков навстречу Тимуру. Свои черные одеяния они посыпали пылью. Завидя их, Тимур натянул поводья, а Сайфуддин спешился, подошел к стремени эмира и, не поднимая глаз, ухватился за него.

— Ты боишься? — спросил Тимур. — Говори же!

— В моем сердце нет страха, — ответил Сайфуддин. — Твой юный сын, еще не войдя в полную силу, скончался. Словно лепесток розы под порывом ветра унесся он от тебя.

Эмиру не сообщали о болезни Джехангира. Умер он за несколько дней до возвращения Тимура. Сайфуддин, наставник юноши, отважился сообщить Тимуру о его утрате.

— Садись в седло и займи свое место, — сказал ему вскоре Тимур.

Когда старый эмир исполнил приказание, был подан сигнал продолжать путь, и шагом — так как эта весть немедленно облетела воинов — войско вступило в Самарканд.