Тамерлан. Потрясатель вселенной

Любимый внук старого завоевателя поднял свое алое знамя и поскакал вперед, ведя за собой цвет тимурова войска. И на всем галопе врезался в самое пекло сражения — где закованные в доспехи сербские всадники, остановленные татарами, сражались не на жизнь, а на смерть, и отважные европейские пехотинцы удерживали каждый бугорок. Здесь пал сербский царь Петр, здесь же доблестный Мухаммед-Султан был так ранен, что пришлось покинуть седло. Но правое крыло Баязеда было смято.

Баязед остался с многочисленной пехотой, безо всяких укреплений, татары обходили ее с обоих флангов. Потом Тимур возглавил татарский центр и пошел вперед.

Великолепные османские пехотинцы — corpse of elite^{58}, янычары — не смогли оказать отпора. Они были обречены, положение их было безнадежным, их султан оказался беспомощен перед маневрами великого шахматиста Азии. Задние отряды бежали, пока путь к спасению был открыт. Другие, рассеянные успешными атаками, занимали каждый холмик. Между ними двинулись слоны в доспехах, жидкий огонь струился из башен на спинах огромных животных. В пыли и грохоте выбившиеся из сил турки гибли на этой выжженной солнцем земле. Даже многие из тех, что бежали, падали замертво от изнеможения.

Баязед с тысячью янычаров оттеснил татар с одного из холмов и, взяв секиру, ожесточенно сражался бок о бок со своими воинами почти до вечера. Подобно тому, как один батальон старой гвардии не сдавал позиций в бою под Ватерлоо, когда наполеоновская армия обратилась в беспорядочное бегство, эти телохранители султана погибали с оружием в руках.

Под вечер Баязед сел на коня и с небольшим отрядом попытался ускакать сквозь татарские ряды. За ним пустились в погоню, его спутников расстреляли из луков, его коня прикончили стрелами. А самого привезли на закате связанным в Тимуров павильон.

Легенда гласит, что Тимур в это время играл с Шахрухом в шахматы. Увидя бородатого турка, величественного даже в несчастье, он поднялся и пошел навстречу ему. Мрачное лицо его озарила улыбка.

— Недостойно, — вскричал Баязед, у которого в достатке было и гордости, и мужества, — насмехаться над тем, кого сокрушил Аллах!

— Я тому улыбнулся, — неторопливо ответил Тимур, — что Аллах отдал мир во власть хромому, как я, и кривому, как ты.

Затем серьезным тоном добавил:

— Совершенно ясно, что ждало бы меня и моих людей, если б ты одержал над нами победу.

Баязед промолчал. Тимур велел развязать его и усадил рядом с собой. Старому завоевателю было приятно видеть великого султана пленником подле себя, и обходился он с ним любезно^{59}. Пленник попросил, чтобы устроили поиски его сыновей, и Тимур велел исполнить его просьбу. Одного из них, Мусу, привели взятым в плен, он получил почетное одеяние и был посажен рядом с отцом. Другого, погибшего в битве, так и не нашли. Остальные бежали.

Тумены Тимура отправились преследовать остатки турецкого войска по всем направлениям до моря. Нураддин, захватив Бурсу, столицу Османов, отправил эмиру сокровища Баязеда и многочисленных красавиц его гарема. Хроника сообщает, что татары нашли их искусными в музыке и танцах. В лагерь Тимура воины возвратились с богатой добычей. Было устроено, как всегда в таких случаях, пиршество, на сей раз приправленное женщинами и европейскими винами.

Баязед получил приглашение и вынужден был явиться. Его усадили рядом с Тимуром, и старый татарин приказал, чтобы принесли захваченные в Бурсе парадные султанские одеяния. Угрюмый турок поневоле надел украшенный драгоценными камнями тюрбан и взял в руку золотую булаву, символ его побед.

Наряженному таким образом Баязеду стали предлагать его собственное вино и наркотики, к которым он пристрастился. Но султан не прикасался ни к чему. У него на глазах его красивейшие, раздетые донага женщины прислуживали победителям.

Среди них он видел свою любимицу, Деспину сестру павшего Петра Сербского — христианку, к которой он был так привязан, что не заставил ее принять ислам.

Султан вынужден был сидеть молча, спокойно, а в клубах благовоний двигались белые фигуры женщин, которых он совсем недавно держал в объятьях — которых выбрал по своему вкусу во многих покоренных землях. Среди них были черноволосые армянки, прекрасные черкешенки, пышнотелые русские красавицы и ясноглазые гречанки. Они никогда не показывались за стенами гарема.

На Баязеда были устремлены глаза восточных властителей, любопытные, насмешливые, нестерпимые. У него появился повод вспомнить о тех письмах, которые он год назад писал повелителю этих татар. Неистовая гордость султана не давала проявляться бешенству, сжигавшему его, будто лихорадка. Но есть он не мог.

Смотрел ли Тимур с безразличием, может, с легкой пытливостью на царственно разодетого Баязеда? Считал ли, что воздает своему выдающемуся пленнику честь? Или это празднество было утонченной насмешкой? Никто не знал, и султана, казалось, это не заботило. Потом он услышал бой татарских барабанов, неистово взревели трубы, и степные певцы запели победную песню.