Таминко

Сказать — он очень спешил, это ничего не сказать. Но долго ехать и не понадобилось. Далеко ли могла уйти пешком девушка, которая всё ещё не очень хорошо себя чувствовала, которую шатало и мотало во все стороны, словно пьяную? К тому же она и не шла долго, села у обочины и уставилась куда-то перед собой невидящими глазами.

Она не плакала, просто сидела на земле, обняв руками колени, не с силой, а спокойно, как учил Таминко, и думала, или полагала, что думает. Есть ли у неё вообще свои мысли? Как может выжить и жить дальше человек, которому заявили (и это правда, поскольку есть доказательства), что у него нет личности? Вот просто нет, от слова «совсем». Где, в чём найти опору, которой тоже нет? И кто в состоянии что-либо подсказать? Сама себе ответила — никто. А главное — то, что она такая ему не нужна, Тикована права.

Личность можно выстроить заново, если её нет, выстроить самому. Но как, из чего? И где взять силы? Надо уйти куда-нибудь, где можно подумать, где никто не помешает. Впрочем, как и не поможет. Но тут в любом случае никто не поможет, большинство людей ни с чем подобным и близко не сталкивалось, и не верит во всякие метафизические материи, а, соответственно, и не разбирается в них… Личность можно выстроить заново, с нуля. Но зачем? Ведь главное — то, что она такая ему не нужна, Тикована права.

Не лучше ли покончить со всем разом? Он-то спокойно проживёт без неё, а вот она без него жить не сможет. И главное — то, что она такая ему не нужна, Тикована права.

Мысли вдруг прервали свой панический бег по кругу, притормозили и оцепенели…

Он увидел её на расстоянии, остановил машину поодаль и пошёл пешком, а потом присел рядом на землю и спокойно заглянул ей в лицо. Хотя на самом деле ему хотелось схватить её в охапку, прижать к себе и убедиться, что она живая и относительно в здравом рассудке.

Она его не заметила, она сейчас никого не заметила бы. Тёмные длинные волосы, спадая вдоль щёк, подчёркивали гордый, тонкий, горбоносый профиль. Похожий на индейский — в стереотипном представлении. Характер у неё тоже похож на индейский.

Он услышал, как она пробормотала себе под нос, упрямо и вызывающе:

— Всё равно это всё моё, и отношение ко всем, и отношение к нему, я же согласилась со всем этим, значит, моё. И интернационализм — мой, и любовь — моя…

Он услышал это и улыбнулся. Сильная девочка, упрямая, яростная. Сама себя начала вытаскивать вполне успешно, а он поможет этому. Однако то, что она проговорила дальше, ему не понравилось.

— Но я не нужна ему такая, Ти-ко-ва-на целиком и полностью права, ему нужна умная и сильная, чтобы бороться, а я тут почти с ума сошла…

— Ма-и-ре!

Она, наконец, заметила его, повернула голову, но посмотрела сквозь, погружённая в себя и по инерции не торопящаяся вынырнуть.

— Мэри!

Она осознала, кто перед ней, и слабо улыбнулась.

— Я — такая же Мэри, как ты — Томас. Я не Мэри и не Крафтон, меня зовут Марина Кравцова, я — эмигрантка и дочь эмигрантов, из Москвы…

— О Москве знаю, услышал впервые давно ещё, когда федералы приложили нас её агентами.

— А теперь выяснилось, что я — никто. Ти-ко-ва-на права, не нужна я тебе такая.

Она старательно выговорила тэнномское имя раздельно по слогам, как полагается. Ей, конечно, удобнее было бы произносить слитно, да и отрывистая речь в быстром темпе поневоле выглядит плавной, не так ли…

— Тикована не соврала ни в чём, я вспомнила её, как она и сказала. Я видела её…

— Расскажи мне, что ты вспомнила. Когда это было?

— Лет пять назад. Я увидела её тогда в первый раз. Я только что достаточно хорошо выучила английский, и мать с отчимом разрешили мне жить одной, сказали, что мне пора устраивать свою личную жизнь.

— Сколько лет тебе было?

— Двадцать.

— Почему же ты до сих пор не выходила замуж, такая красивая?

— Не сказать, что я не пыталась. Но всё как-то не совпадало, тому, кто нравился мне, не нравилась я, и наоборот. Скорей всего, я стала бояться привязанностей — с тех пор, как мать с отцом развелись. Я пыталась понять, что мне делать, много думала над этим…

— Отвлекись от самокопания, рассказывай, что ты вспомнила.

— Как-то я ни с того ни с сего подошла к окну, словно меня позвали…

Она тогда отодвинула занавеску, выглянула и увидела женщину неопределённых лет, но немолодую. Перед домом стояла и смотрела на её окна, смотрела, словно прямо на неё, женщина с широкоскулым и в то же время удлинённым, красивым лицом, почти не носящим следов возраста. Она была одета в свободную блузу, цветастую юбку до щиколоток и мягкие тапочки, что-то среднее между кедами и мокасинами. Она выглядела, как обычная пожилая женщина где-нибудь в деревне средней полосы России, только восточный разрез глаз выдавал национальность…