Таможенный досмотр

Мы снова молчим. Думаю о Валентиныче. Считается, что, отдав нам серые “Жигули” и Галченкова, Сторожев берет на себя поиски “младшего лейтенанта”. Человека в очках и шлеме, словесный портрет которого по показаниям свидетелей подобрать так и не удалось. Но шеф, по-моему, больше занимается сейчас изучением накладных продбазы № 18 и склада, где был начальником Горбачев. И всем, что с этим связано, главным образом разговорами с сотрудниками Горбачева по складу и базе. Думаю еще и о том, что косвенно поиски “младшего лейтенанта” связаны с поисками источника сигнала о выезде из таможни госбанковского “рафика”. Дать такой сигнал не так просто — для этого надо долгое время незаметно и, главное, скрытно наблюдать за таможней. И все-таки никак не лезет в этот вариант кто-то из пятерки Ленциус — Кырвиттас — Северцев — Инчутин — Кряквин. Даже если допустить такую дикую мысль, что кто-то из этих людей пошел на нарушение закона, никто из них ну просто никак не мог бы согласиться на роль “шестерки” при Пахане. Этой пятеркой занималась целая группа. Велись исследования документов, послужных списков, характеристик, да и просто человеческих характеров. Подозрение об участии кого-то из этих людей в незаконном провозе валюты и ограблении сейчас снято. Да и какой смысл диспетчеру порта, начальнику портовой радиостанции, старшему карантинному врачу, начальнику таможни, смотрителю портового маяка — какой им смысл участвовать в сомнительной валютной махинации? И уж тем более в масштабно проведенном ограблении.

Конечно, центром, мозгом и организатором всей акции верней всего следует считать Пахана. Сейчас, мне кажется, он ушел. Определенно ушел, потому что все при нем — и колье, и деньги. Тут же я начинаю успокаивать себя: если быть честным, просочиться сквозь кольцо ему трудно. Еще отсидеться где-нибудь — да. Но просочиться… Дороги перекрыты скрытыми засадами, предупреждены посты ГАИ, бригады поездов, даже кондуктора автобусов. И все-таки есть такая штука, как изощренность и везение. И еще одна штука — лес. Лес — слабое место во всей цепи. Я это отлично знаю. Правда, часть леса держат под контролем пограничники. Но ясно, что поисковые группы не всесильны. Лес есть лес. Уйти в него, скрыться трудно, но можно.

Наконец впереди, метрах в сорока, на тротуаре среди прохожих вижу Сторожева. Шеф спешит, поэтому я тут же включаю мотор. Ант перемещается на заднее сиденье. Сторожев садится, кивает мне — и я разворачиваюсь, чтобы скорей вывести машину из лабиринта старой части города, к магистрали на Ярве.

— Что Сяйск и Кульчицкий? — спрашивает Сторожев, пока мы петляем по узким улочкам, в некоторых из которых и машина проезжает с трудом.

— По показаниям Сильвии Кооре и соседей, “Жигули” Кульчицкого стояли три дня подряд у ее дома. — Я слежу за дорогой. Кажется, последний закоулок — и мы на магистрали. — С Сяйском еще проще. Взяты показания шести свидетелей, видевших машину в пансионате “Олень”.

— Угу, — Сторожев поворачивается к Анту.

— У меня все так же, Сергей Валентиныч. — Ант отворачивается к окну, по-моему, чтобы скрыть раздражение. — Пока подозрительных действий и контактов нет, а там посмотрим.

Сторожев снова смотрит вперед, и мы, все трое, замолкаем — теперь уже надолго. Наконец-то. За окнами машины с двух сторон начинается ярвеский массив. Сначала подлесок. Первые ели. Кусты, заросли жимолости, молодые сосны. Все гуще, гуще. Скоро лес обступает шоссе наглухо — мы едем как будто в коридоре. Ельник, сосняк, изредка березы и осины. Густой запах осеннего бора. Запах грибов, гнилых листьев, мокрых ветвей. Мелькнул указатель: “Ярве — 5 км”. А еще через минуту слева показалось море.

Ярве, или Ярве-линн, стоял на небольшой возвышенности. Возвышенность была покрыта подлеском, и улицы, которых всего было не больше пяти, шли от центра вниз, постепенно теряясь в совсем уже глухом лесу. Отделение милиции помещалось на центральной площади и занимало часть здания райисполкома, единственного четырехэтажного дома в Ярве.

Может быть, небольшие размеры комнаты еще больше подчеркивала необычная полнота начальника ярвеского РОВД капитана Туйка. Но характер капитана не соответствовал его внешности. Взгляд был твердым, ясным, в голосе слышалась незаурядная воля.

— Заявление сторожа лагеря Бондарева об угоне лагерной машины поступило к нам сегодня в десять пятнадцать утра. По телефону. — Туйк улыбнулся. — Если уж быть точным — в десять двенадцать. Мы… давно ориентированы на Корчёнова. Но предполагать, что каждый угон связан с ним? Поэтому, приняв заявление Бондарева, я решил опергруппу на место происшествия не высылать. А ограничиться сообщением на погранзаставу, постам ГАИ и ориентировкой с указанием номера и примет пропавшей машины. Ну и оказался прав. Машина найдена. Может, вообще кто-то подшутил.

— Вы не попробуете вспомнить, как именно выглядело заявление Бондарева? Утром? — спросил Сторожев.

— Ну… — Туйк прищурился. — Звонит — проснулся около семи, пошел к центральной даче, а машины нет.