Тамплиеры. Книга 1. Рыцарь Феникса

Арфа застонала почти по-человечески — за всю свою жизнь Томас не слышал подобной музыки. Глухой голос заполнил зал до краев. Затрепетало пламя светильников. Даже стены, возведенные, чтобы стоять веками, дрогнули — и растаяли в красноватой дымке пустынного заката. На горизонте встала цепь синих гор, и в звенящем от жары воздухе разнеслась погребальная песня.

Поток Киссон течет на закат,
И воды его, как кровь.
Поток Киссон течет на закат,
И воды его, как кровь.
Если голубь воды его изопьет,
То станет соколом он,
Потому что кровь Роже де Мулена
Выпил поток Киссон.
Если чайка воды его изопьет,
То чайка станет орлом,
Потому что кровь Жака де Милли
Выпил поток Киссон.
А львиное сердце склевал орел,
И стал вместо льва шакал —
На смерть людей де Ридфор повел,
Но смерти сам не искал!

Поток Киссон на закат течет,
И воды его, как кровь.
Никто обратно уже не придет,
Никто не вернется вновь.
Из полутысячи славных бойцов
…И воды его, как кровь…
Лишь трое нашли дорогу домой [25].
И воды его — как кровь…

Интерлюдия. После поединка

Снегопад прекратился. Небо на западе было черно и чисто, и горели в нем белые острые звезды. Небо на востоке, над крепостной стеной уже засерело — там, в тучах, прорезалась серебряная полоска восхода. Томас стоял во дворе Тампля, всей грудью вдыхая морозный воздух. В голове медленно рассеивался туман, а с ним, неторопливо и неохотно, исчезали красноватые пески пустыни и воды потока, несущие кровь. Том провел рукой по лицу. Приближался рассвет — значит, ночная месса миновала, и настало время «Ad Missam in aurora», мессы зари. У ворот церкви в два ряда горели костры, между которыми в храм должны были пройти молящиеся. Рыжий жаркий огонь сжигает грехи… Но что произошло ночью? Куда, в какую пропасть канули часы между навечерием и этим внезапным рассветом?

Томас набрал пригоршню снега и омыл лицо. Еще вечером пушистый и мягкий, сейчас снег смерзся ледяными иголками и оцарапал щеки. И пах он гарью и сажей, пожаром, бедой, уже случившейся или еще грозящей. В серых предрассветных сумерках ветер скрипел ветвями приорского сада, и никого не было на дорожке — только одинокий музыкант, снег и тени… Одна из теней шагнула вперед и встала перед Томасом. Лицо тени было скрыто черной маской, а голова казалось несоразмерно большой из-за тюрбана — словно перед юношей вырос мерзкий сказочный карл. В правой руке, обтянутой перчаткой, карл сжимал черную валлийскую арфу.

— Это твое, — сказало жуткое существо и протянуло арфу Томасу.

И голос был под стать — глухой и лишенный интонации, как бесплодное эхо, разносящееся под сводом.

Томас отдернул руку. Из-под маски раздался смешок.

— Возьми, мальчик. Я не запятнал инструмент никакой скверной. Не считаешь же ты скверной правду?

Юноша молчал, пристально глядя на человека в черном. Они были почти одного роста и сложения, и сабли сейчас при сарацинском писце не было. Казалось бы, чего проще — ухватить вражье отродье за горло, сдавить, повалить в снег… Томас не двигался.

— Нет, — продолжал брат Варфоломей, — ты не можешь считать правду скверной. Томас облизнул похолодевшие губы и хрипло спросил:

— Кому ты служишь, колдун?

Тот дернулся, как от пощечины, и Томас мысленно возликовал — кажется, вопрос причинил черному боль. Однако, когда брат Варфоломей снова заговорил, слова его прозвучали ровно и холодно:

— Я никому не служу, мальчик. Хотя, конечно, мне нравится порой думать, что я служу людям: не французам или англичанам, христианам или почитателям Аллаха — нет, всем людям сразу, всему человечеству… но на самом деле это не так. Я служу лишь своему самолюбию.

— Тогда ты служишь дьяволу, — ответил Томас. — Самолюбие заставило Люцифера отвернуться от Господа и ввергло в геену огненную. То же случится и с тобой, раньше или позже.

Брат Варфоломей отступил на несколько шагов. Опустив арфу, он склонил голову к плечу и уставился на Томаса. В бледном сиянии рассвета его глаза, блестевшие сквозь прорези маски, казались двумя серебряными монетками.