Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию.

Со структурной точки зрения, танатологические мотивы, их предикативный, актантный и сирконстантный состав, представляют собой дихотомическое единство инвариантов и вариантов. Разумеется, выявление инвариантов в художественной литературе затруднено по сравнению с мифологией и фольклором. Положим, фольклорные мотивы «герой убивает злодея», «герой погибает» здесь трансформируются в «главный персонаж убивает другое действующее лицо», «главный персонаж погибает», где изменяется статус действующих лиц, усложняется их внутренний мир, психологическая мотивировка поступков и состояний и т. д. Происходит переход от мифологического и фольклорного канона «так должно быть» к литературной тенденции «так может быть». И. Силантьев, опираясь на современные информационные концепции, пишет о вероятностной модели реализации мотивных инвариантов (см. [Силантьев 2004: 100–107]).

Выявление инвариантов в художественной литературе возможно по различным причинам. Прежде всего они выводятся на основе регулярных повторов текстовых (в нашем случае танатологических) элементов в большом количестве произведений. Также многие литературные мотивы (в том числе танатологические) восходят к мифологии и фольклору, то есть являются инвариантами, возникшими из инвариантов. Кроме того, инварианты есть не что иное, как типологические закономерности, без которых не существовало бы объектно-предметной сферы теории литературы.

Наконец, танатологические мотивы являются семиотическими элементами. Эта презумпция нашего исследования означает, что им свойственны различные характеристики знака. Прежде всего в них можно выявить структуру в соответствии с треугольником Ч. Огдена и И. Ричардса: «денотат (референт) – референция (сигнификат, значение, понятие) – символ (форма, имя)» (об этом см., например, [Эко 2004: 62; Никитина 2006: 20]).

Особенность танатологических мотивов заключается в проблемном характере денотативной сферы некоторых из них. Нет ничего сложного в определении референта у мотива умирания или танатологической рефлексии, однако возникают трудности при его поиске применительно к мотиву смерти или посмертного состояния. Так мы снова сталкиваемся с призраком тупикового состояния философии или медицины, пытающихся «нащупать» сущность смерти.

Напомним, что мы предлагали перевести поиски из сферы сущности в сферу представлений. Как ни странно, семиотика отвечает этому эпистемологическому повороту. Ф. де Соссюр объединил денонативно-сигнификативную сферу в понятии означаемого и предложил другую схему – «означаемое – означающее – знак»: «Языковой знак связывает не вещь и имя, но понятие и акустический образ. Этот последний не есть материальный звук, вещь чисто физическая, но психический отпечаток звука, представление, получаемое нами о нем посредством наших органов чувств: он – чувственный образ, и если нам случается называть его “материальным”, то только в этом смысле и из противопоставления второму моменту ассоциации – понятию, в общем более абстрактному» [Соссюр 2006: 77–78].

Таким образом, проблема денотата, как нам кажется, снимается: объектом нашего исследования являются только представления (значения) и их репрезентации.

Танатологическим мотивам как знакам имманентны семантика, синтактика и прагматика. Их выбор, выбор их содержания и формы в художественном тексте зависит от определенных художественных парадигм, индивидуально-авторских, жанровых, стилевых, идеологических, историко-антропологических, историко-литературных, эстетических – следовательно, синтагматическая ось высказывания пересекается парадигматической. К примеру, Л. Толстой в «Севастопольских рассказах» разрушает прежнюю парадигму романтического повествования о войне как череде героических поступков, совершенных людьми, не знающими страха; такой же переворот был совершен представителями советской «окопной», «лейтенантской» прозы относительно литературы сталинского периода.

С семантической точки зрения, танатологические мотивы могут играть различную роль в реализации содержания произведения. Наиболее распространенная их функция в этом случае – быть компонентом семантики текста в целом, влиять на развитие темы и воплощение идейного замысла автора. К примеру, описание смерти Андрея Болконского в романе Л. Толстого «Война и мир», конечно же, не охватывает многообразие значений всей эпопеи, однако занимает в содержании произведения важнейшее место, так как связано с ключевой идеей освобождения личности от условностей жизни через прощение и любовь к ближнему.