Танец бабочки-королек

– Ну вот что, Кузя, и я тебе скажу: активисткой я не была, в комсомоле тоже не состояла, и ты меня новой властью не стращай. А скажи мне, бабе, лучше вот что. Ты с моим Иваном вместе в Красную армию призывался, так ведь? Ну, чего молчишь, в потолок моргаешь? Вместе ж, так? Тогда, может, и воевал вместе с ним? Может, видел где? Порадуешь меня хорошей вестью?

Кузьму передёрнуло от этих её слов. Но он удержал себя и, глядя на Петра Фёдоровича, сказал тем же тянучим тоном и всё так же помаргивая в потолок:

– Я Петру Фёдоровичу уже отвечал на этот вопрос: с Иваном мы расстались сразу, ещё в запасном полку. А то, что сгинул он, я о том, Пелагея Петровна, искренне сожалею и от всего сердца соболезную тебе.

– А чего ты мне соболезнуешь? – вскинулась сразу Пелагея, уже осердившись на непрошеного гостя всем сердцем. – Что он, погиб, что ли? Он, может, вернётся не сегодня завтра! Что ты его хоронишь? Или боишься теперь ему в глаза глянуть?

С тем и ушла, крепко саданув за собой родительской дверью, так что зазвонили в сенцах шипки в рамах. И отец тоже пусть знает… Посадил великого гостя на царское место… Люди-то говорят – ненадолго ихняя власть.

И теперь Пелагея вдруг подумала: а если Кузьме взбредёт в голову к ней наведаться? Вдруг решит с ней общий язык найти, чтобы на Зинаиду повлияла. Зинаида-то на него, постылого, как не хотела смотреть, так и не хочет. Не поведёт же он её в свой дом только своей волей. Невелика в таком деле и тятькина власть. А вот если и правда Кузьме взбредёт в голову к ней зайти? Да я его дальше крыльца и не пущу, он мой характер знает, решительно подумала Пелагея и толкнула дверь в предбанник.

– Живые хоть, братики? – она окинула их взглядом и, присмотревшись в потёмках, кивнула на Губана и спросила удивлённо: – А это ж с вами кто?

– Михась, Мишка, наш товарищ, – ответил Кудряшов, настороженно глядя на Пелагею.

– А оружие ж ваше где? – снова спросила она, заметив, что вешалка в углу пуста и ни винтовки Кудряшова, ни автомата курсанта нигде не видать.

Кудряшов только рукой махнул и поморщился.

– Ладно, – сказала она, понимая, что что-то с ними стряслось, но раз не рассказывают, то, значит, так и надо. – Вчера в деревню трое приходили. Ваши. Из леса. С ружьями. Дождались Новикова и уехали с ним в Андреенки. Говорят, он их в управу повёз.

– Кто такой Новиков?

– Полицейский. Немцами назначенный. Вроде участкового милиционера. Новая власть. Лошадь ему дали, кавалерийскую. Таких красивых да статных лошадей у нас даже в колхозе не было.

Пелагея принесла хлеба и сала. Погодя – чайник с кипятком, заваренным зверобоем и мятой.

День они пересидели в бане. Вечером протопили захолодевшую печь. Пока баня топилась, сидели, глотали дым в предбаннике. А ночью, когда легли спать, в лесу неподалёку от деревни началась стрельба. Утром пришла Пелагея. Сказала:

– Говорят, ваших в Аксиньиной лощине постреляли. Я-то не знала, а они, видишь, уже сутки там стояли на отдыхе. Пленных в Андреенки погнали. Ой, много! Листовку вот вам принесла. Вчера утром увидела, в сено ветром занесло. Забыла вам отдать. Ночью самолёт пролетел, он и набросал. По всем дорогам эти листочки носит. Дети собирают, картинки на оборотах рисуют.

– Что в ней? – спросил Кудряшов.

– Читайте сами, – и Пелагея сунула листок Воронцову.

Четвертушка синей суровой бумаги, по цвету напоминающей обложку ученической тетради, была влажной. Одна сторона заполнена типографским текстом.

– Дорогие братья и сёстры, – начал читать Воронцов. – Вот уже пять месяцев фашистские орды топчут нашу родную землю. Но придёт тот час, когда Красная армия погонит их назад, откуда пришли. Жители оккупированных городов, сёл и деревень! Русские люди! Вставайте на борьбу с оккупантами! Бейте фашистских гадов! Жгите их транспорт, оружие и имущество. Не давайте им еды и крова. Уходите в лес и начинайте партизанскую борьбу. Стремитесь достойно встретить Красную армию! Смерть фашистским захватчикам!

– По-комиссарски прямолинейно и понятно, – сказал Кудряшов и взял из рук Воронцова синюю бумажку. – Ладно, приказ, как говорил наш комполка майор Алексеев, запомнить и передать устно, а бумажку пустим на раскур.

– Что, в лес пойдёте? – спросила Пелагея и посмотрела на Воронцова; в её глазах он увидел беспокойство.

Она ждала ответа, смотрела пристально, даже не сморгнула.

– Так надо же куда-то идти. Что-то делать. Не можем же мы, здоровые, сидеть сложа руки. Раз к своим пробиться не удалось…

– У вас же даже оружия нет. Как же вы станете партизанить? А еды где наберётесь? Вон, вас уже трое, – кивнула она на Губана, тихо сидевшего в углу.

Они молчали. Что им было сказать этой женщине, которая всё сразу размыслила вернее верного? Идти в лес? Куда? Ни оружия, ни продуктов питания, ни связи, ни карты, ни чётких приказов, ни взаимодействия с другими подразделениями, которые, возможно, уже где-то существуют и действуют в окрестных лесах.

– Оставайтесь-ка у нас, в Прудках, – вздохнула она.

– Это ж как?

– А так. В примаках оставайтесь. Оприютим уж как-нибудь, – и она улыбнулась.