Танец чайки

«Можно заметить кое-что в скобках? – спросил сам себя комиссар. – Две версии: или Ж. – идиот, который верит бандитам и остается в Вигате, и тогда мы скоро найдем его труп, или стреляный воробей, и тогда он улетел на север Гренландии, куда, как известно, не дотягиваются руки сицилийской мафии, поскольку там слишком холодно».

Скобки закрываем.

Кармона и Соррентино поднимаются наверх, будят Манзеллу и тащат его, как есть, голого, на первый этаж. Даже тапки не дают надеть, вот они, стоят у кровати.

Это означает, хочешь не хочешь, придется и ему, Монтальбано, вернуться в гостиную.

Он остановился на лестничной площадке, сосчитал ступени. Шестнадцать.

Жаль, нет пистолета. Конечно, он бесполезен, в кого стрелять? Волосы на руках наэлектризовались, как бывает, когда пройдешь рядом с только что выключенным телевизором. Он повторял себе, что в гостиной никого нет…

Конечно, никого! Никого из плоти и крови, верно. Что за ерунда? Кого ты боишься? Призраков, теней? В пятьдесят семь лет ты стал в это верить?

Он спустился на две ступеньки.

Одна ставня резко хлопнула, и комиссар подпрыгнул, как перепуганный кот, отдернув руку от перил.

Ветер усиливался.

Бегом, с закрытыми глазами, он преодолел еще четыре ступени. Потом внезапно остановился, замер и, крепко держась за перила, осторожно нащупал следующую ступеньку, медленно опуская на нее ногу, как слепой.

Такого напряжения он никогда прежде не испытывал. Неужели с возрастом он стал таким впечатлительным?

Вдруг ставни на обоих окнах яростно хлопнули и закрылись. Гостиная погрузилась в темноту.

«Как это? – удивился комиссар. – Если ветер дует с одной стороны, почему закрываются оба окна?»

Внезапно он понял, что в гостиной стоит некто и ждет его.

У него были такие же тело и лицо, и звали его так же, Сальво Монтальбано. Это был он, невидимый враг, с которым ему неизбежно придется столкнуться. Враг, который заставит его снова пережить то, что произошло там, в гостиной, в мельчайших подробностях…

Снова пережить? Нет, он не был свидетелем медленной и мучительной агонии Манзеллы, как он мог снова ее пережить? Он расследовал за свою жизнь столько убийств, видел столько следов, которые порой шокировали больше, чем само преступление, – почему именно это так на него подействовало?

Верно одно: придется пройти этот путь до конца.

Тогда он пошел вниз решительным, насколько это возможно, шагом.

У подножия лестницы остановился.

В гостиной было сумрачно, свет проникал сквозь щели прикрытых ставней, а на стенах плясали дрожащие тени деревьев. Комиссар не хотел ни открывать ставни, ни включать свет. Он ждал, пока глаза постепенно привыкнут к темноте.

Чтобы освободить сцену для разыгранного ими спектакля, режиссеры Кармона и Соррентино раздвинули по стенам мебель. Этажерка с вазой для фруктов, осколки которой валялись сейчас на полу. Три стула. Диван. Журнальный столик. Буфет с посудой. Телевизор.

На полу рядом со столиком – два пятна молочно-белого цвета, он не сразу понял, что это.

Нет, неправда, понял, только отказывался верить. Вгляделся в эти пятна и убедился, что прав. И вдруг плотный горький комок поднялся из недр желудка прямо к горлу так, что стало трудно дышать, и слезы выступили на глазах.

Тогда он перевел взгляд на стул в центре комнаты, на темный круг засохшей крови.

Пол был выложен терракотовой плиткой, и Монтальбано заметил, что прямо перед стулом на плитке есть свежий скол. Если бы у него был нож, он смог бы достать пулю, которая, пробив ногу Манзеллы, разбила плитку и застряла в полу.

Прав был Мими.

Они заставили его спуститься вниз из спальни, раздвинули мебель, оставив посреди комнаты стул, на который его и усадили… но сначала они… Нет, давай дальше.

…Стали пытать, что он рассказал Фацио, и при этом, конечно, били ногами…

А он твердил лишь одно: ничего не рассказывал, только намекнул, никого не выдал… Они не поверили и тогда сменили мизансцену.

«Я слышал, ты любишь танцевать?»

«Да».

«Тогда танцуй».

Ему прострелили ногу. Потом заставили встать, велели танцевать, на одной, здоровой ноге, кружась вокруг стула.

«Танцуй, давай танцуй…»

А тот вертелся, подпрыгивая на одной ноге, голый, жалкий и одновременно ужасный. Кружился в танце с отчаянным криком, который никто не мог услышать…

Комиссар видел этот танец, будто был там, в комнате, вместе с убийцами, и эта пляска смерти в дрожащем свете, проникающем из окна, казалась ему сценой из забытого черно-белого фильма…

Именно здесь произошло то, чего так боялся Монтальбано.

В его воображении обнаженное тело Манзеллы постепенно стало покрываться перьями, а плитка на полу превратилась в песок, точно такой, как на пляже в Маринелле…

Яркая молния, ослепительная вспышка, и Монтальбано, совсем как в то утро, увидел чайку, танцующую свой предсмертный танец.

Но не чайка кричала пронзительно, это был голос Манзеллы, со слезами умолявший о пощаде…

И отчетливо слышался смех тех двоих, агония птицы их забавляла.

Чайка тем временем умирала.

Манзелла упал на пол, он больше не мог стоять, но еще судорожно пытался поднять голову.