Танец кружевных балерин

– Это национальный иранский узор, минакари, – пояснила Лидия Андреевна горделиво. – Когда мы жили в Иране, наш тамошний приятель, работающий дворником на территории нашего завода, дарил нам такие банки, которые расписывала его жена. Обычные жестяные банки из-под кофе, но с ручной росписью. Мы их потом раздаривали всем знакомым. Кстати, у меня, деточка, тоже будет подарок.

Снежана думала, что ей сейчас вручат расписную банку, но, к ее изумлению, соседка подошла к пианино, на котором стояли кружевные фарфоровые статуэтки, и помахала оттуда рукой, приглашая Снежану присоединиться к ней.

– Я видела, что эти фигурки произвели на тебя впечатление. Пожалуйста, выбери любую. Ты с таким искренним интересом и состраданием выслушала историю о моей сестре и ее возлюбленном, что мне будет приятно знать, что у тебя останется память о них.

– Ну что вы, Лидия Андреевна, разумеется, я не возьму, – вспыхнула Снежана. – Они наверняка дорогие, и я точно не заслужила такой подарок.

– После моей смерти все, что здесь находится, достанется племяннице моего покойного мужа, – сказала старушка. – Мое завещание составлено именно таким образом, потому что другой родни у меня нет. Что страшного случится, если у них окажется на одну статуэтку меньше? Ты работаешь с кружевом, и это тоже кружево, просто из фарфора. Возьми, я дарю тебе ее от чистого сердца. Не возьмешь – обижусь!

Обижать старушку Снежане не хотелось. Она выбрала первую танцовщицу, стоящую на одном колене, с голубым узором на юбочке, и, прижимая одной рукой к груди ее, а другой пакетик с шиповником, пошла к двери, горячо благодаря за подарок, чай и интересную беседу.

– Когда мне тебя ждать с результатами? – спросила Лидия Андреевна перед тем, как закрыть дверь, когда Снежана уже подошла к ведущей на ее третий этаж лестнице.

Она замялась, потому что отдавать шиповник на анализ, разумеется, не собиралась. Да Зимин ее просто убьет, если она только заикнется о чем-нибудь подобном.

– Я постараюсь зайти к вам послезавтра, – ответила она, понимая, что придется что-то придумывать.

– Хорошо, послезавтра я буду тебя ждать. До встречи.

Однако встретиться в назначенное время им не пришлось, потому что назавтра Лидия Андреевна умерла.

* * *

1983 год. Надежда

Надя не любила ноябрь. С самого детства не любила. Она всегда боялась темноты, в ее комнате по ночам горел ночник, без которого оживали притаившиеся в углах кошмары. Ноябрь же у Нади Строгалевой всегда ассоциировался именно с темнотой. В декабре ту немного разгоняла белизна выпавшего снега.

Снежинки поблескивали под ногами в свете уличных фонарей, словно маленькие драгоценные камушки. Папа подарил маме на один из дней рождения сережки с крошечными бриллиантиками, они в свете люстры сверкали именно так, как снежинки, и маленькой Наде казалось, что она идет по россыпи бриллиантов. Красиво.

В ноябре день становился уже коротким, темнота наваливалась рано, а снега еще почти не было. Он даже если и падал, то тут же умирал под ногами, превращаясь в талую грязь и лужи, в которых промокали ноги. В ноябре Надя всегда хандрила: простужалась и болела, надсадно кашляя или мучаясь горлом. В ноябре пятьдесят второго года в одночасье умерла бабушка, пожалуй, единственный человек в семье, который был на ее стороне. По крайней мере, бабушка понимала, что двадцатидвухлетняя студентка, отличница и красавица Надежда Строгалева мертва внутри. Ничего не было в ее душе, кроме серого жирного пепла.

В ноябре семьдесят четвертого после длительной болезни не стало отца. Вот он-то точно не понял, что именно сотворил когда-то со своей старшей дочерью. Но Надя простила, конечно, еще тогда, в конце сорок восьмого. Понимала, что у отца своя правда.

Да, ноябрь сорок восьмого года был самым страшным временем в ее жизни. Тем самым месяцем, в который эта жизнь сначала дала новый росток, а потом разом кончилась, оставив внутри пепелище. Что ж, никто в этом не был виноват, кроме нее самой. Она оказалась слишком слабой, чтобы бороться, чтобы защитить себя и своего ребенка. Свою девочку. Сегодня ей исполнилось тридцать пять лет.

Надя давно оставила попытки узнать, что с ней, как она живет, где? Скорее всего, она, Надя, сама уже бабушка, вот только увидеть и обнять своих внуков никогда не сможет. Она вспомнила, как после смерти отца начала писать всевозможные запросы во все ведомства, пытаясь узнать правду. Но тайну усыновления в их стране хранили крепко.

Можно подумать, она бы стала ее нарушать. Вмешиваться в жизнь брошенного в минуту слабости ребенка, выросшего в чужой семье. Ей просто хотелось знать, что у ее девочки все хорошо. Что ее все эти годы любили и берегли. Что она выросла в любви и уюте. Что бы она делала, если бы вдруг выяснилось, что это не так, Надежда не знала. В конце концов, негативных сценариев жизни в приемных семьях тоже достаточно. Понять, как дела, увидеть свое выросшее дитя хотя бы одним глазком. Вот о чем она мечтала, но и в этой мечте ей тоже было отказано. Чужие дети стали ее уделом.