Танец кружевных балерин

– Я не спорю, – ответила она печально. – На пороге смерти не говорят неправду, мой мальчик. Я действительно не смогла дать тебе той любви, которую ты, несомненно, заслуживаешь, только причина этого кроется не в тебе, а во мне. Понимаешь, запас любви в каждом человеке конечен. Конечен, а оттого исчерпаем. Всю отведенную мне богом любовь я отдала двум людям, которых он сначала дал, а потом забрал. От того, что я их потеряла, моя любовь стала не меньше, а больше. Не уменьшалась, а только росла с каждым годом. На тебя ничего не осталось, Сашенька. Ты уж не сердись на меня за это. И поверь, что обязательно найдется женщина, которая тебя полюбит. Ты достоин самой горячей любви, потому что ты очень хороший. Настоящий такой.

– Я никак не могу на вас сердиться. – Саша погладил ее руку, тонкую, почти прозрачную из-за болезни. – Вы меня спасли, Надежда Андреевна. Даже и не знаю, что бы со мной было, если бы не вы.

– Как-нибудь бы было, ведь так не бывает, чтоб никак не было. – Она улыбнулась слабой улыбкой. – Помнишь, откуда это?

– Да, из «Похождений бравого солдата Швейка». Вы мне дали почитать в ту первую зиму, когда я у вас жил. Надежда Андреевна, а эти два человека, которых вы так сильно любили, это ваша дочка и ее отец?

Он знал, что в юности у Строгалевой была какая-то несчастная любовь, из-за которой она так и не вышла замуж. Что именно случилось и почему они вынуждены были расстаться, она никогда не рассказывала, а он не спрашивал. Вот только сейчас осмелился.

– Да, – сказала она и снова улыбнулась, теперь воспоминаниям. Эта улыбка делала ее изможденное лицо светлым, почти красивым. – Я не хочу об этом говорить, Сашенька. Ты уж не обессудь. Несмотря на то что это случилось сорок пять лет назад, мне до сих пор очень больно, а уж чего мне в последнее время хватает, так это боли.

– Этот человек, он обидел вас?

Она покачала головой.

– Нет. Конечно, нет. Это я оказалась слабой. Гордой и слабой. Неспособной бороться за самое дорогое в жизни. Он все мне дал для того, чтобы я боролась, а я не смогла. Что же удивляться, что он не простил мне этой слабости. И бог не простил, потому что иначе дал бы мне возможность посмотреть на них перед смертью. Хотя бы одним глазком. Все, что у меня осталось от него, – это два письма и записка. За сорок пять лет. Так мало и так много. И еще сокровище, которое я никогда в жизни не видела.

Наверное, она имела в виду дочку, от которой отказалась после рождения. Эту страшную тайну своей учительницы Саша знал, но никогда ни с кем не обсуждал, даже с друзьями. Надежда Андреевна хотела сказать что-то еще, но их разговор прервал звонок в дверь. Это пришли Сашка и Саня, написавшие ему письмо, что Строгалева больна и совсем плоха.

Он не мог примчаться сразу, потому что был в рейсе, но приехал, как только вернулся, и застал ее уже не встающей с постели. Он прибыл в город только сегодня утром, и вот друзья пришли после того, как закончились пары в институте, где учился Белокопытов. Они оба еще учились на пятом курсе. Сашка, разумеется, на врача, а Саня на какого-то инженера. Кажется, на факультете автомобильных дорог.

Он, Баранов, кстати, не понимал, почему она в разгар семестра здесь, в городе, а не в Питере, где находится ее мединститут. И понял, только когда открыл дверь. Ее огромный живот зашел в квартиру вперед нее. Сашка была беременна, а он не знал. Ничего он про нее не знал, кроме того, что это была лучшая женщина на свете.

– Ух ты, тебя, оказывается, можно поздравить, – с деланым спокойствием сказал он, пропуская их обоих в квартиру.

– Нас. Нас можно поздравить, старик, – весело сообщил Белокопытов, перешагивая через порог. – Рано, конечно, но что ж поделать, если так получилось.

– Погоди – Саша гнал от себя эту мысль, но она нахально возвращалась, взрывая мозг неотвратимостью происходящего. – Вы что, поженились?

– Ну да, поженились. – Белокопытов хохотнул, снимая куртку и пристраивая ее на вешалку. – Как честный человек, я же не мог не жениться. Да, Шура?

Никогда-никогда в прошлой жизни они не звали Сашу Шапкину Шурой.

– Не мог, – сказала она. Если бы не его чуткое ухо, настроенное воспринимать любые оттенки ее настроения и голоса, он бы ни за что не уловил в нем нотки печали. – Рано, конечно, но это не трагедия. Я после зимней сессии оформила академ. Пропущу год, ничего страшного. Пока нам родители помогут, а летом Саня окончит институт, устроится на работу, там видно будет. Как Надежда Андреевна?

– Насколько я могу судить, плохо. Я же в отличие от тебя не врач.

– Я тоже не врач, а только половина врача, – засмеялась Сашка, снимая свою шубку. – В чем именно выражается «плохо»?

– Она задыхается все время. И видно, что ей больно. И слабая очень.

– Я заходила на прошлой неделе. Она уже не вставала, – вздохнула Сашка, приглаживая волосы. – И совсем одна. Сестра далеко, хорошо хоть, сиделку оплачивает. Это так ужасно – остаться одной в таком положении.

– Пройдете к ней или сначала чаю вам налить? – Он спрашивал на правах хозяина, поскольку много лет чувствовал себя в этом доме своим.