Танец маленького динозавра

Понятное дело, стравливали чаще собак, одинаковых по силе. Были-то сплошь дворняжки. Чистопородных, специально для охоты, редко-редко кто держал. Скажем, у начальника станции, у начальника почты – у тех были. Так вот… В драках ценилась не победа, а собачье бесстрашие. Смелой, задиристой собакой гордились, струсившую – нередко пристреливали в горячке стыда и позора. Всё это я знал и потому хотел быть спокоен, когда на моего Шарика набросится другой пёс. Позже я убедился: Шарик постоять за себя может… Вот, пожалуй, и всё на сегодня.

Терентий Васильевич посмотрел в окно:

– Тебе пора. Завтра услышишь главное, если не надоело.

Прощаясь, Иван бросил взгляд на Дижона. Тот не сводил глаз с хозяина. Казалось, всё он слышал, всё понимал.

Продолжение рассказа Терентия Васильевича

Ночью Иван увидел во сне Шарика. Увидел себя, Терентия Васильевича, каких-то других незнакомых людей. Были они в зимнем лесу, на охоте. У всех за спиной ружья, и только он – без ружья. Впереди бежит Шарик, большой чёрный пёс. И хозяин его вовсе не Терентий Васильевич, а он – Иван. Вдруг он видит: Шарик остановился, шерсть у него на загривке стала дыбом, он зарычал и – с лаем бросился вперёд. Там, в кустах, стояла на задних лапах невиданно огромная собака с оскаленной пастью. Кто-то крикнул: «Медведь!» Раздался жалобный визг Шарика. Под грохот выстрелов Иван кинулся к нему, лежащему на снегу. Ноги подогнулись, он осел на колени. Протянул руки. Пальцам стало тепло и мокро. Он приподнял морду собаки и тут увидел, что это мёртвый Дижон…

Проснувшись, Иван почувствовал щекой влажность подушки. Такого с ним ещё не было. Во всяком случае, он не помнил, чтобы когда-нибудь плакал во сне.

И когда наконец он пришёл в сторожку, то прямо с порога спросил:

– Шарик погиб, да?

– Нет. – Терентий Васильевич с удивлением посмотрел на Ивана поверх очков: – С чего ты решил?

– A-а, ну хорошо, – Иван улыбнулся, вздохнул с облегчением. – Что же с ним дальше было?

– Дальше?.. Да ты садись, садись. А дальше вот что было, – продолжал старик, как бы очнувшись. – Да. Так вот…

Весной, все, кто имел собак, сажали их на цепь. Держать в доме, кроме щенков, было вообще не принято. Была и у моего Шарика конура у крыльца. Наступила пора, когда собак охватывает весеннее беспокойство. Гон наступает – время собачьих свадеб. Как раз в марте – апреле. Тут-то и появлялись в посёлке собачники…

По раскисающим уже улицам ходила лошадь, запряжённая в сани. На санях – длинный деревянный ящик. Собачники хватали любую подвернувшуюся, считая её бродячей. У них был толстый бамбуковый шест со сквозным отверстием внутри. В отверстие пропускался тонкий трос. Петлю набрасывали собаке на шею, и если она сопротивлялась, петлю затягивали до тех пор, пока на клыках не появлялась розовая пена. А там – в ящике, будь она и самая свирепая, её уже было не слышно. В ящике они лишь повизгивали. Будто чуяли, что их ждёт.

Да. Так вот… В один из таких дней, когда дома никого не было, собачники сняли моего Шарика с цепи.

– Прямо с цепи?

– Да. Видно, раззадорил он их своим лаем. Ну и воспользовались тем, что никого поблизости не было. Делали и так…

Словом, прихожу из школы, вижу ошейник с клочьями шерсти на пряжке. Да… Вошёл в дом и, как был, повалился на кровать. Залился слезами.

Пришла мать. Стала успокаивать меня. Заговорила о другом щенке… А зачем мне другой? Мне мой нужен. Мой. Шарик. В конце концов и сама заплакала вместе со мной.

Поздно вечером вернулся отец. Все свои слёзы я к тому времени выплакал. Лицо от них, высохших, саднит. И чувствую, будто из меня всё живое вынули. Будто я весь какой-то деревянный.

Отец о чём-то пошептался с матерью, говорит: «Терентий, вот тебе деньги, ступай к поселковым конюшням. Может, собака ещё там…»

Это мне и в голову не приходило, так я был убит. Думается, тогда моя душа уже пережила смерть Шарика, так и не смирившись с ней.

Мама порывалась пойти со мной. Но отец остановил её строгим окриком: «Нет! Пусть сам. Я его предупреждал».

Как в тумане поднялся, вышел. Шёл по лужам, едва волоча ноги. Страшно было прийти и узнать, что я опоздал.

Да… Добрался до конюшенного забора с пристройкой. Вижу: в окне слабый свет. Вхожу в сенцы, стою у дверей. За дверью – пьяные голоса. Один крикливый, резкий. Что-то громко доказывает. Другой – спокойный, рассудительный. Возражает. Если бы не этот голос, я, может, так и простоял бы за дверью до утра.