Танец мотылька

Мы остаемся вдвоем. Практиканты почти сразу выходят и еще долго галдят в коридоре. Доктор Зуев осматривает меня, задает нелепые вопросы. Вроде: есть ли у меня братья или сестры, сколько им лет, в каком году умерла бабушка и в какую школу я ходила. Я уже собираюсь покрутить пальцем у виска, и тут врач задает новый вопрос, который заводит меня в тупик:

— Помнишь, когда ты первый раз надела балетки?

Я застываю. Память упирается в пустой блок. Ну, не могла же я родиться в пуантах?

Доктор, со странным именем для нашей страны — Бенедикт — пишет что-то в планшетку, светит мне в глаза фонариком, затем шумно выдыхает. На меня обрушивается сивушное зловоние.

Ужас, где меня лечат?

Лежу в каморке, врач — алкоголик. То-то я смотрю у него нос распухший и щеки, как переспевшие помидоры.

— От вас несет, — не сдерживаюсь.

Зуев отстраняется, еще пуще багровеет.

— Ох, детка. Нервы шалят. Вас же, как из мясорубки, привезли. Тем более, моя смена уже закончилась. Я просто пришел убедиться, что ты в порядке. Не нравится мне твоя посттравматика.

Стыдливо гляжу на него и понимаю, что болтнула лишнего. Хочу извиниться, но порция воспоминаний затыкает мне рот.

Истерический женский вопль рвет перепонки. Мельтешит свет, синие спинки складываются, как картонки, выворачивая наизнанку свое железное нутро и один из прутьев стремительно летит в меня.

Тяну одеяло и закусываю край. Кричу сквозь зубы. Горячая боль течет по венам и обволакивает мир молоком тумана.

— Лиза! — зовет врач.

Девушка в белом появляется в дверном проеме.

— Я тут.

— Давай, поставь ей капельницу, и пока не отходи. Проследи, чтобы уснула.

Спазм отпускает, и я, съезжая по подушке, заваливаюсь набок. Тело ватное и напоминает куклу-тильду, у которой не гнутся ноги и руки.

Не замечаю, как доктор покидает палату. Не чувствую, как пробивается кожа иглой, вижу только Лизину черную макушку. И чувствую жар. Он льется от головы до груди, затем магмой устремляется к рукам, мчится по телу и застывает на кончиках пальцев ног.

Слышу шорох, крик над правым ухом, скрежет металла, скрип тормозов. Хлесткий удар под ребро, и меня вырубает.

Затем свет внезапно вспыхивает и тут же гаснет — кто-то балуется выключателем, клацает туда-сюда, нестерпимо мучая мои глаза.

— Не надо! — умоляю.

— Поспи…

Прихожу в себя от острого запаха медикаментов. Кажется, я отключилась на пару секунд. Девушка все еще готовит капельницу.

— Доброе утро, дорогая, — медсестра прокалывает кожу на внутренней стороне локтя.

Не чувствую боли, ничего не чувствую.

Комната освещена иначе, солнечные лучи ложатся на пол под прямым углом.

Утро? Уже утро?

Когда девушка склоняется надо мной, я понимаю, что это не та, черноволосая, а другая медсестра. Конопатый нос и серые глазища, а еще — светлые кудри выглядывают из-под колпака.

— Это витамины, — бормочет новенькая.

Я молчу. Мне все равно, что это. Просто хочется спать без снов и просыпаться без воспоминаний.

Брожу вялым взглядом по каморке.

Немного прибрали: повесили более чистые шторки, хлам в углу заменили на стулья и накрененный комод. Задерживаю взгляд на тумбочке: фрукты, вода в стакане и маленькая карточка.

Тянусь за ней. Вижу лицо пожилого мужчины с глазами цвета пожухлой травы. Я точно его где-то видела. Воспоминание крутится в голове, но никак не раскрывается, будто подвисший браузер, когда отключили интернет.

— Тебе тут принесли поесть из столовой, — девушка показывает кивком на кулек. Цепляет рукой занавеску. Луч солнца разрезает крашеный пол на темно-бордовый и розовый сектора. Напоминает паркет в нашем зале для танцев.

— А вещи мои не вернули? Рюкзак. Телефон. Родным сообщили?

— Следователь обещал зайти после обеда. Вещи, скорее всего, у него, — вторую часть вопроса она, почему-то, опускает.

— Но что там расследовать? Разве это не рядовая авария, в которую попадают тысячи людей в мире каждый день?

Девушка пожимает плечами и бесцеремонно присаживается на кровать. Заглядывает на фото в моей руке.

— Папа?

— Нет. Не знаю кто это.

— Ясно. А то я думала родной кто-то. Когда пришла утром, ты это фото к груди прижимала. Ну, я и отложила, чтобы не помялось. Решила, что это для тебя важно.

Вдруг вспоминаю наш разговор со следователем. Тянусь к тумбочке, вываливаю оттуда запасную ночнушку, мыло, щетку, полотенце.

— А мой паспорт где?

— Не знаю. Может, Зуев взял? Слышала твой муж тоже был в маршрутке! — восклицает коротышка и хлопает в ладоши, ее конопатый нос нелепо подергивается.

Мотаю головой.

— Не волнуйся — он выжил, — заговорщицки шепчет девушка, чуть склоняясь ко мне. — Бенедикт Егорович вчера десять часов на операции был. Говорят, что с того света твоего любимого вытащил.

Задерживаю дыхание. Начинаю дышать, когда девушка смущенно закусывает губы и мямлит:

— Прости, я жуткая болтуха.

От нее пахнет сладкими духами или конфетами. Я рассматриваю ее пухлые пальцы в веснушках, которые бередят покрывало.

Муж? Какой еще муж? Хочу возмутиться, но есть ли смысл отрицать? Это нелепая путаница. Перед глазами встает тот самый штамп с размытыми краями и от руки написанным именем.

Марк. Вольный.