Танец Опиума (СИ)

Хотя можно ли назвать призом то равнодушие к своей персоне, которое она «выиграла»? Видеть своего мужа и понимать, что он никогда ей не будет принадлежать так, как принадлежал он розоволосой девочке с татуировкой ромба на лбу? Как жить с осознанием того, что самый родной человек плевать хотел на существование своей жены и дочери? Как смириться с тем, что ей никогда не получить любви от человека, которому Конан посвятила всю свою грёбаную жизнь?

Тем не менее Хаюми привыкла. Привыкла не только к безразличию, но и к вечному отсутствию. Привыкла к тому, что Итачи никогда не будет ни с ней, ни её, ни даже где-то поблизости. Даже его собственная дочь едва ли могла расшевелить отсутствующее сердце своего отца.

Конан тащила свой крест на плечах также спокойно, как и Хината, с которой Саске лёг в постель только единожды, да и то только ради зачатия Химавари. А что ещё оставалось этой женщине? Выходя за Итачи замуж, Хаюми прекрасно понимала, что ей не суждено стать его женой по-настоящему. Этим она создаст только видимость цельной и счастливой семьи. Построит театр и поставит тысячи пьес. Ради того, кого Конан любит всем своим безжалостным сердцем бывшей убийцы.

Едва ли Итачи когда-нибудь осознает, как на самом деле несчастлива его жена. А если и осознает, то навряд ли шевельнет хоть пальцем, чтобы исправить положение дел. У него ведь нет больше сердца. Нет больше ничего даже похожего на этот орган…

— Сакура, — разрезал тишину Итачи, подняв голову. — Ты не думай… мы с братцем не забыли про тебя. Сакура, ты прости нас за то, что мы с Саске на твои похороны не пришли. Прости за то, что ни гроша не выделили при нашем-то богатстве. Прости, что не навещали тебя все эти десять лет. Прости, что сделали вид, будто тебя никогда не существовало, — на глазах Итачи навернулись предательские слёзы. — Прости за то, что убили твоего брата. Прости за то, что упустили тебя тогда. Прости за то, что не доглядели. Прости за то, что не смогли спасти… Прости, что опоздали. Прости нас за то, что позволили всему случиться. Прости нас за нашу опрометчивость и гордыню. Прости нас за то, что мы так сильно любили тебя! — он со свистом вдохнул в себя холодный воздух. — Сакура, прости меня за то, что я оставил там твоё тело…

Итачи уткнулся в свои ладони, стирая выступившие слёзы. Он несколько минут не мог отдышаться, после чего всё-таки соизволил поднять голову.

— Прости…

Итачи никогда не мог и уже точно не сможет простить себя за то, что оставил бездыханную Сакуру на том злополучном месте, где ей прострелили голову. Ни он, ни Саске даже на секунду никогда не задумывались, чтобы забрать её и похоронить со всем почестями на семейном кладбище Учих. Их дурнушку забрала подъехавшая к вечеру скорая, привезла в морг. Потом работники долго обзванивали всех, кто мог, так или иначе, знать погибшую. Никто не откликнулся, и неизвестную убитую похоронили на местном кладбище, не указав даже имени на могильном кресте.

Никто не знал, кто эта розоволосая девушка, где она жила и как её зовут. Она была призраком в Первом Мире, фантомом, пережитком чьего-то прошлого. А при захоронении в журнале её наименовали М703. Зарыли в землю, поставили деревянный крест и ушли.

И никаких поминок, никаких посетителей, никаких цветов. Ни одного гостя за десять лет бьющей ключом жизни. Только заросшая травой могила и крест, год от года косивший в право.

— После твоей… смерти всё пошло под откос, — продолжал Итачи, как только голосовые связки перестали неприятно ныть и дрожать. — Поверь, если бы у Саске были силы, он бы непременно тебя навестил. Ровно десять лет назад, в этот самый день, День Благодарения, он… сломался. Сакура, он ведь сильный малый, ты сама не понаслышке знаешь. На нём любые раны заживают, как на собаке, но…, но на этот раз Саске сломался. Господи… — Итачи покачал головой, прикрывая ладонями нос. — Господи… Сакура, он не смог пережить твою смерть. Ей-богу, он не смог. У него случилась страшная истерика, когда мы на вертолёте отлетали от поля. Никакие успокоительные не помогали…

На самом деле, всё было значительно страшнее, чем рассказывал Итачи. Сказать, что у Саске случилась истерика — не сказать ничего. Младший Учиха едва не убил пилота в приступе бешенства и ярости. Он кричал так сильно, что позже разговаривать попросту не имел возможности. Пока его из последних сил сдерживал Итачи, Саске плакал навзрыд, как маленький мальчишка, бился головой об стенки тесной кабины вертолёта и всем, что ни есть святого на земле, умолял вернуться. В бреду он убеждал, что Сакура жива, что это просто первоапрельский розыгрыш, случайность, иллюзия, обман… Она ведь жива, она не может умереть. Не может…

Итачи для блага собственного брата отвез его к родителям. Он не знал, куда ему ещё податься…