— Она заглянула в каморку, где я мыл кухонные горшки, — рассказывал он. — Я не осмеливался даже взглянуть на нее. И вдруг услышал, как она сказала: «Хочу вот этого». Разумеется, я был уверен, что она имеет в виду кого-то другого. И онемел от изумления, когда слуги подошли ко мне.
— Она разглядела в тебе сокровище? — грустно улыбнулась Астрид.
— Нет, — резко ответил он. — Ей нужен был слуга, который предупреждал бы ее и ее любовника о том, что муж возвращается домой. Слуга, абсолютно ей верный. Обязанный ей всем. Я был полным ничтожеством, и она не уставала мне об этом напоминать. Одно ее слово — и я отправился бы обратно в ад.
Он отстранился от Астрид.
Она положила руку ему на плечо.
— И что же? Она отослала тебя назад?
— Нет. Она держала меня при себе, хотя ее муж терпеть меня не мог. Не выносил даже моего вида. И в самом деле, я был отвратителен. Жалкий калека — хромой, полуслепой, покрытый шрамами. Дети плакали при виде меня, а женщины ахали и отводили глаза. И старались отойти подальше, как будто опасались заразиться моим уродством.
Астрид поморщилась от боли.
— И долго ты служил ей?
— Шесть лет. Был ей полностью верен. Выполнял все ее приказы.
— Она была к тебе добра?
— Добра? Да нет… я бы не сказал. Была добрее прочих, это верно. Смотреть на меня ей было так же противно, как и всем остальным. Она поселила меня в каморке и позволяла выходить оттуда, лишь когда к ней являлся любовник. Тогда я должен был сторожить у дверей и прислушиваться, не закричит ли у ворот стража, приветствуя своего господина. Если господин возвращался, когда они были вдвоем, я должен был бежать к ее спальне и стучать в дверь, чтобы предупредить их.
Это многое объясняло.
— За это тебя и убили? Господин застал жену с любовником и узнал, что ты их покрываешь?
— Нет. Однажды, прибежав к дверям спальни их предупредить, я услышал из-за двери крики своей госпожи. Она плакала, кричала и умоляла любовника ее пощадить. Я вбежал в спальню и увидел, что он осыпает ее ударами. Я вцепился в него и попытался оттащить. Тогда он набросился на меня. Ударил несколько раз, но услышал шаги мужа за дверью и скрылся. Госпожа приказала мне убираться.
Зарек умолк, снова вспоминая тот страшный день. Аркус, любовник Карлии, избил его до полусмерти. Зарек с трудом дополз до своей каморки и рухнул на пол, невидящим взором уставившись в стену.
Все тело его раздирала невыносимая боль. Он почти не сомневался, что умирает.
И вдруг дверь распахнулась.
Он поднял глаза. На пороге стоял Феодосии, муж Карлии. Как ни слабо было зрение Зарека, он видел, что лицо старика искажено яростью.
В первый миг он предположил: старик узнал о неверности жены и о той роли, которую играл в ее изменах сам Зарек.
Но все оказалось гораздо хуже.
— Как ты посмел!.. — Феодосий схватил его за волосы и, подгоняя пинками, потащил за собой через всю виллу назад, в покои Карлии.
Он швырнул Зарека в спальню, к ее ногам. Зарек лежал на полу, избитый, дрожащий, залитый кровью, не понимая, в чем провинился.
Он ждал, когда она заговорит.
Госпожа стояла над ним, словно раненая королева. Лицо ее, бледное как смерть, было покрыто синяками; дрожащими руками она куталась в изорванное покрывало, покрытое пятнами крови. Вокруг нее с причитаниями хлопотала служанка.
— Это он тебя изнасиловал? — спросил жену Феодосий.
При этом вопросе у Зарека пересохло во рту. Не может быть! Должно быть, он ослышался!
Карлия отчаянно зарыдала.
— Да, это он, это он! — выкрикивала она сквозь слезы.
Зарек осмелился поднять глаза на Карлию, не веря своим ушам.
После всего, что он для нее сделал… После того как пытался ее защитить… Как она может?
— Госпожа!..
Но Феодосий прервал его пинком.
— Молчать, пес! — Затем он повернулся к жене: — Говорил я тебе, надо было оставить его в выгребной яме! Теперь видишь, что бывает, когда жалеешь таких тварей?
И Феодосий позвал стражу.
Зарека передали властям и отправили под арест. Он кричал, что невиновен; но римский суд придерживался презумпции виновности, особенно когда речь шла о рабах.
Слово раба ничего не значило против слова его госпожи.
Неделя ужасающих пыток, и Зарек признал свою вину.
Он признался бы в чем угодно, лишь бы прекратить свои мучения.
Никогда он не испытывал такой боли, как в эту страшную неделю. Даже жестокость отца не могла сравниться с инструментами римского правосудия.
Затем свершился суд, и он, девственник, ни разу в жизни не прикоснувшийся к женщине, был приговорен к смерти за насилие над своей госпожой.