Танец с драконами

Деревья отрастили ледяные клыки, свисающие с голых коричневых ветвей. Одноглазый промчался через подлесок, разметав снег. Стая последовала за ним. Вверх по холму, а затем вниз по склону, пока лес не расступился перед ними, а впереди не показались люди. Одна была самкой. Она прижимала к груди закутанный в мех комок — своего детёныша. Оставь ее напоследок, прошептал голос. Самцы опаснее. Они что-то рычали друг другу, как это обычно делают люди, но варг почуял их страх. У одного был деревянный зуб длиной с него самого. Он бросил его, но рука дрогнула, и зуб пролетел выше.

А затем стая настигла их.

Его одноглазый брат опрокинул метателя зуба в сугроб и вырвал ему глотку, пока тот брыкался. Его сестра проскользнула позади другого самца и разделалась с ним со спины. Ему же достались самка и ее щенок.

У нее тоже был зуб. Небольшой, сделанный из кости, но она выронила его, когда челюсти варга сомкнулись вокруг ее ноги.

Падая, она обеими руками обхватила своего пищавшего щенка. Под мехами у самки оказались лишь кожа да кости, но её груди были полны молока. Но самым сладким было мясо щенка. Волк оставил лучшие куски своему брату. Стая насыщалась добычей, а замерзший снег вокруг тел окрашивался в розовый и красный цвета.

За многие лиги от них, в хижине из грязи и веток с соломенной крышей, дымовым отверстием и утоптанной землёй вместо пола Варамир вздрогнул, закашлял и облизнул губы. Его глаза покраснели, губы потрескались, а во рту пересохло. Но вкус крови и жира заполнил его рот, даже несмотря на то, что надувшийся живот молил о еде. Плоть ребёнка, подумал он, вспоминая Шишака. Человеческое мясо. Неужели он пал так низко, что стал есть человечину? Он почти наяву услышал рычание Хаггона: "Люди могут есть мясо животных, а животные — мясо людей, но человек, питающийся плотью человека — мерзость."

Мерзость. Любимое слово Хаггона. Мерзость, мерзость, мерзость. Поедание человеческого мяса — мерзость, спаривание с другим волком — мерзость, а переселение в тело другого человека — худшая из всех мерзостей. Хаггон был слабаком, боящимся собственной силы. Он подох в слезах и одиночестве, когда я вырвал из него его вторую жизнь. Варамир лично съел его сердце. Он научил меня многому, и последнее, что я узнал от него — каково на вкус человеческое мясо.

Впрочем, в тот момент Варамир был волком. Он никогда не ел людского мяса своими зубами. Но и не осуждал свою стаю за устроенный пир. Волки страшно изголодались, как и он сам. Тощие, замерзшие и голодные, а добыча… двое мужчин и женщина с младенцем на руках, убегающие от поражения навстречу смерти. Им всё равно скоро настал бы конец, от усталости или от голода. А так было лучше и быстрее. Милосерднее.

— Милосерднее, — произнес он громко.

Горло саднило, но как хорошо было услышать человеческий голос, пусть даже и свой собственный. Воздух разил сыростью и плесенью, земля промёрзла и затвердела, а от огня было больше дыма, чем тепла. Он придвинулся к пламени насколько смог, то и дело кашляя и дрожа. В боку заныло — там, где открылась рана. Кровь пропитала штаны до самых колен и превратилась в твердую коричневую корку.

Колючка предупреждала, что такое может случиться.

— Я зашила рану как смогла, — сказала она, — но тебе надо отдохнуть и дать ей зажить, а то она снова откроется.

Колючка была последней из его спутников. Копьеносица, жесткая как древесный корень, с обветренным морщинистым лицом, покрытым бородавками. Остальные бросили их по пути. Один за другим они отставали либо уходили вперёд, направляясь в свои старые обиталища, а может, к Молочной реке, а может, к Суровому Дому, или же навстречу одинокой смерти в лесах. Варамир этого не знал, да и не хотел знать. Нужно было завладеть одним из них, когда была возможность. Одним из близнецов, или здоровяком со шрамом на лице, или рыжеволосым мальчишкой. Однако он испугался. Кто-нибудь из остальных мог сообразить, что случилось. И тогда они напали бы на него и прикончили. И ему не давали покоя слова Хаггона. Вот так он и упустил свой шанс.