Танец с огнем

Посетителя она узнала сразу. Степан из Синих Ключей, крестьянский дружок Люши. Глаза ввалились, борода, как гнилая солома, весь растерзанный, словно за ним стая собак гналась. Ввязался по недомыслию в какую-нибудь разборку деловых московских людей, задолжал, а Люшке стыдно признаться? Или с самой Люшкой поссорился?

– Ну ладно, вставай, говори, что ли… Чай-то будешь? Или лучше – водки стакан? У меня туточки есть, я и сама люблю вечером, с устатку чарочку-другую пропустить. А сладостей этих – вина, наливок, не люблю. Беленькая-то – оно лучше…

– Благодарствую, Марыся Станиславовна! Нельзя мне водки, никак… А вот чай, оно конечно, в глотке все спеклось…

От сливок Степан отказался, проглотил два стакана чаю одним глотком, словно и вправду внутри пламя жгло.

– Не знаю, как и начать, чтобы вас не прогневать…

– Начни уж как-нибудь, а там и поглядим, – усмехнулась Марыся. – Не так страшен черт, как его малюют.

– Благодарствую, – запас слов, особливо вежливых, у Степки никогда не был велик. – Тут все дело в том, что сам я крестьянского рода, мужик-лапотник, от сохи, в Москве никого кроме вас не знаю. Есть у меня тут родня, но к ней я прийти никак не могу, потому что дело такого тонкого свойства, что у меня у самого голова кругом, а они уж и вовсе меня сочтут окончательно ума лишившимся и в сарае запрут. Может, оно так правильно и есть, но только мне теперь – либо вперед, либо – в омут…

– Погоди, погоди ты в омут, – с досадой, но заинтересованно произнесла Марыся, невольно подавшись вперед. – Омут – это завсегда успеется, но допрежь объясни, какого рода у тебя дело-то?

– Деликатного аж до печенок, – напрягшись, сформулировал Степка. – Ваш совет и вспомоществование нужны всенепременнейше, потому что я сам в таких делах не человек, а полено с глазами. А вы, мне Люшка рассказывала, важного рода и московский житель, а стало быть во всяких душевных тонкостях разумение имеете.

– Гм-м-м, – промычала Марыся, строя между тем самые кудреватые предположения относительно Люшкиного дружка. – А чего ж ты к Марысе Станиславовне, а не Любовь Николаевне кинулся? Или дело как раз ее и касается?.. Впрочем, нет, в это я уж никак не поверю, потому что с деликатностью у Люшки всегда была незадача…

– Да Любовь Николаевна уже месяц как в отъезде, и вестей от нее никаких нет!

– Вот как? Не знала. И куда же она нынче сорвалась? И с кем?

– Куда? – не знаю. С кем? – с бродячими акробатами, детьми. На рынке познакомилась.

– Изрядно. А, впрочем, похоже на Люшку. Я, как у вас последний раз осенью гостила, так думала: сколько ж она еще огурцы солить будет? И куда после кинется? Глаза-то уже диковатые были. Вот как у тебя, Степан, сейчас…

Ну так и чем же я тебе в отсутствие Люшки могу помочь?

* * *

Еще с вечера держащая свое слово Луиза принесла хлеб, мясо, кувшин с водой, лампу, даже плед, в который так и не просохший с дождя Степка тут же и завернулся. Лег калачиком на мягкое сено, думал, что с устатку сразу уснет. Не получилось. Ел, пил, кормил тощую, с длинными сосцами суку. Играл с теми самыми щенками. Они мусолили толстые Степкины пальцы и приятно кололи их острыми крошечными зубками. Несколько часов маялся уверенностью в том, что замыслил безумное и непотребное. Порывался уйти. Ворочался. Чесался. Слушал, как скребутся крысы и воркуют и повизгивают во сне щенки. Потом вдруг нащупал в ногах прямоугольный сверток. Зажег лампу, развернул, увидел пачку каких-то брошюр. Раскрыл наугад и шепотом, шевеля губами, прочел:

«Старая формула народничества – «через земельную реформу к кооперации» должна быть заменена новой: «через кооперацию к земельной реформе», а формула «через земельную реформу к земледельческому прогрессу» – формулой «через земледельческий прогресс к земельной реформе». При этом нельзя забывать о коренном противоречии крестьянства с господствующими классами, так как сам рост кооперации состоит в непрерывной борьбе с эксплуатацией…»

От попыток понять прочитанное глаза у Степки стали по пять копеек, но поскольку это все равно казалось лучше и, главное, безобиднее его собственных мыслей, он продолжал упорно читать эсеровские нелегальные брошюры и, прежде чем повалился на сено с резью в глазах и туманом в голове, успел прочесть почти всю полемику группы эсеров-максималистов с И. Бунаковым, секретарем Заграничной делегации ЦК партии.

Ранним утром, когда кучер полировал ветошкой бронзовые ручки старинной кареты, ему принесли пирог и вино «от Марии Габриэловны» по случаю именин ее старшего сына Альберта. Кучер удивился, но отхлебнул сразу же изрядно, и еще раз удивился экзотическому вкусу вроде бы знакомого портвейна. Подошедший следом Марсель помог Степке уложить уснувшего мужика в дальнем углу и накрыть его попоной. Потом вместе запрягли спокойного вороного мерина. А когда чуть просохла мостовая, Луиза привела Камишу смотреть щенков.

Степка шагнул из темноты и стащил шапку. Собственные ноги казались ему итальянскими, по случаю, макаронами и не внушали никакого доверия.