Танец с огнем

Студенты, курсистки, гимназисты старших классов гудели взбудораженным роем. Чиновники, рабочие, духовные лица (некоторые и в иночестве), господа купеческой и светской наружности держались солиднее, делали умные лица… Модная тема, что тут скажешь. После основного доклада планировалась дискуссия с участием философов из Соловьевского общества, а это уж завсегда – горящие глаза и ругань, задиристо и интересно. Авось кто-нибудь и подерется. Публика, как уже поминалось, обнадеживающе разная, а вопрос партийного финансирования так и остается открытым…

Сразу же обнаружились знакомые: из кружка пифагорейцев – Апрель. В бледно-лиловой длиннорукавной кофте с аккуратно повязанным голубым галстуком-бантом. Но – улыбался и потому напоминал не Пьеро, а полинявшего или выбеленного хлором Арлекина.

– Где же Май?

– Лежит с ангиной. Послал меня, чтобы я потом ему рассказал.

На сцене оказался немолодой, с обширными залысинами господин.

– А дети, господа! Кто подумает о детях?! Их поколениями кормят кормилицы, пестуют няньки, воспитывают унесенные ветрами европейских революций деклассированные иностранцы. И вы удивляетесь теперь тому, что их, то есть нас с вами тянет к пролетариату, которому, как известно, нечего терять, кроме своего классового невроза – чувства неполноценности…

Уже дискуссия или еще не было основного доклада?

– Будем слушать здесь или пойдем в буфет? – спросил Камарич.

– Как вам будет угодно, – светски ответил Апрель и даже шаркнул огромным ботинком, который откровенно «просил каши». – Все равно везде говорят одно и то же.

В буфете пили чай и сладкую воду и дискутировали.

– Материя сама по себе, без всякого божественного вмешательства, способна к развитию. Возьмите труды Дарвина… – горячо доказывал юноша с чахлой бородкой, в спадающих с узкой переносицы очках.

– Да-да, мы все это именно сейчас наблюдаем. И верхняя ступенька социальной организации вашей материи – самовоспроизводящийся абсурд…

– Ермолай Васильевич!

– Лука, это как будто бы вас зовут, – нерешительно потянул Камарича за рукав Апрель.

– Никак не может быть, я – Лука Евгеньевич, – улыбнулся Камарич.

– Ермолай Васильевич, голубчик!

В памяти что-то стронулось и – покатилось с горки. Лицо Апреля словно подернулось дымкой…

Безумные дни Красной Пресни. Поражение, арест, побег, погоня, ранение. Прыжок в яму, беспамятство. «Голубчик боевичок, вы живы?» Купеческие хоромы, канарейка, перевязанная нога. Потом – явление огромного краснорожего мужа-купца. «Голубчик муженек, это – мой полюбовник». К удивлению, купец не убил, а только посмеялся и спать пошел. Назвался тогда с испугу не своим именем. Кажется, как раз вот этим Ермолаем Васильевичем. А как же ее-то звали?

– Раиса Прокопьевна я, Овсова. Неужели вовсе позабыли?

Круглое приятное лицо с темно-медовыми, чуть раскосыми глазами. Отороченный беличьим мехом сборчатый казакин…

– Раиса Прокопьевна, как я рад!

– А я-то как рада! Признали, значит?! – медовые глаза смеются, унизанные кольцами пухлые руки перебирают концы шали и, чуть только снизив тон. – А у меня-то ваш револьвер и бомбочка до сих пор в подполе лежат. Я их маслицем иногда поливаю…

Пьющий сладкую водичку инок отшатнулся ожившей черной тенью. У Апреля сделались шалые глаза и улыбка в полфизиономии.

– Познакомьтесь, Раиса Прокопьевна, это – Апрель.

– Ох, как чудненько! – всплеснула руками и обласкала Апреля взглядом. – Это вы, стало быть, под сосулечку нарядились?

Динь-динь-динь! – в буфет забежал студент с колокольчиком и начал, размахивая руками, созывать всех на лекцию. Пошли вместе.

Прения затянулись. Не для того явились сюда соловьевские спорщики, чтобы быстренько разойтись.

– …Печально, не спорю. Но история вообще безжалостна. Забота о выживании особи или даже целой общности никогда не была движущей силой ее колеса. Никогда! За все время существования человечества – ни одного примера. У кого-то есть аргументы против?

Знаменитый философ, очень похожий, благодаря остроконечной бородке и лысине на макушке, на кардинала Ришелье, орлиным взором обозрел собравшихся и, сочтя, что аргументов нет, победоносно закончил:

– Потому-то, может быть, человечество до сих пор еще и существует!

Публика зашумела – кто возмущенно, кто одобрительно, с задних рядов, где размещались студенты, раздался свист.

– Голубчик Ермолай Васильевич…

– Раиса Прокопьевна, должен перед вами повиниться, меня на самом деле Лука зовут. Лука Евгеньевич. А это… это что-то вроде партийной клички было.

– Понятно, – кивнула купчиха. – Лука – тоже красивое имя. А вы мне, голубчик Лука Евгеньевич, потом объясните, про что этот маленький со сцены говорил-то? Как-то я слушала-слушала, а ничего как будто не поняла…

Апрель засмеялся.

– Да зачем же вы сюда ходите?

– Мир посмотреть, – охотно объяснила Раиса. – Шубки прогулять (у меня их много от мужа-то осталось, любил он мне их дарить), да и пожалеть опять же…

– Кого пожалеть? – не понял Апрель. – Или – о чем?

– Да всех, – вздохнула купчиха. – Всех жалко. Вот нынче говорили о каких-то юкагирах, которые в Сибири спиваются. Жалко ведь их? И то. А я жалеть люблю…