Танец с огнем

На мгновение пришла в голову радостная мысль: без объявления, оказией приехал из Петербурга Адам. Но тут же растаяла – это было решительно невозможно: Соня вот-вот должна родить второго ребенка, недомогает, к тому же конкурс на место преподавателя в Бехтеревском институте, хлопоты о старшем мальчике…

Его как будто бы внесло струей воздуха. Лицо в оправе светлой вьющейся бороды. Глаза вспыхивают искрами, как магниевые опилки в огне. Знакомая, почти гипнотическая для собеседника манера разговора – на повышающемся тоне, с вопросом в конце.

– Здравствуйте. Простите, я вас побеспокоить решился, но если бы не крайняя необходимость, поверьте, никогда… Позволите ли вы?

Узнал в первую же секунду, где-то на третью вспомнил имя.

– Максимилиан… Максимилиан Лиховцев. Присаживайтесь, конечно. Чему обязан?

– Я хотел бы поговорить с вами о Любе. Люба Осоргина или уж Кантакузина, как вам угодно. Вы ведь принимали участие в ее судьбе, всегда, всегда… Теперь не откажетесь?

– Вы что-то знаете о ней?!

Аркадий вскочил из-за стола, сам поразившись тому, как вдруг задрожали руки и сердце заколотило в ребра, как будто в грудной клетке заперли птицу. «Вегето-сосудистая реакция, – отметил он. – Действие симпатических нервов»

– Я знаю о ней все. Ее личность долго дремала на дне пруда, а потом явилась на свет в стихии огня и гнева, в реве пожара, в котором сгорели ее родной дом и ее отец. Она родилась сразу свободной от условностей мира. Домом ей стала Вселенная, родителями – космические стихии…

– Оставьте ваш бред для ваших единомышленников, Лиховцев! Где Люша теперь? Что с ней?

– Она гибнет, ее душа плавится, я не могу удержать, я много раз видел: она пишет вам письма, а потом рвет их на мелкие-мелкие клочки… И вот я решился к вам, напрасно ли?

– Где она?! – Аркадию хотелось встряхнуть этого эфирного жителя с такой силой, чтобы лязгнули зубы. Он с трудом сдерживался. – Что, черт побери, это значит – гибнет? От чего – гибнет? Она больна какой-то болезнью? Безумна?

– Люба мудрее нас всех. Ее убивает несовершенство нашего мира. Она слишком…

– Ага, понятно, несовершенство. Пьянство? Кокаин? Сифилис?

– Сифилиса вроде бы нету. Я бы знал.

– Уже легче. Пьянство и кокаин, значит, имеются. Что-нибудь она делает, кроме этого?

– Она выступает…

– Артистка погорелого театра! О детях бы подумала! – с сердцем сказал Аркадий и поднялся, привычно нащупывая рукой докторский чемоданчик, который всегда стоял на одном и том же месте, в изголовье узкой кровати. – Ну что ж, едем? Извозчик вас ждет, или вы приехали на трамвае?

– Аркадий Андреевич, простите, но вы не поняли… Все это время Люба имела большой успех. В Петербурге, в Европе, это действительно… Я могу показать вам газеты, там написано: русская танцовщица покорила Париж… – и Максимилиан действительно сунул руку за пазуху.

– Не трудитесь, я не читаю по-французски, – сказал Аркадий и почесал затылок, соображая. – Час от часу не легче… А сейчас-то она где? В Петербурге? В Париже?

– Скоро Люба должна приехать в Москву. У нее здесь выступление. Если она, конечно, сможет… Но я сомневаюсь…

– А вы-то почему здесь? – спросил Аркадий. – Вы же были с ней, как я понял?

– Она меня прогнала, – честно признался Максимилиан. – И запретила мне… Запретила – всё. Я мешал ей… мешал ей разрушать себя… Если бы Люба узнала, что я сейчас пришел к вам, она бы меня убила. В самом буквальном смысле.

– Да, – кивнул Аркадий. – Это она может. Но я не очень понимаю, чего же вы теперь хотите от меня? Чтобы я помирил вас с Люшей? Заочно вылечил ее от пьянства с помощью колдовства? Или вам просто захотелось облегчить душу, поговорив с кем-нибудь, кто ее знал? Не понимаю, кстати, почему вам не подошел для этой цели ее муж Кантакузин. Вы же, помнится, с ним дружили. И Люба к настоящему времени прогнала вас обоих. Мне кажется, вы бы хорошо поняли друг друга…

– Вы язвите, – грустно сказал Максимилиан. – Это от слова «язва». Я ее вижу отчетливо в вашей душе… Она иногда рубцуется, но не заживает никогда…

– Как-то при мне кто-то назвал вас визионером, – сказал Аркадий. – Знайте: я ненавижу тех, кто видит то, что ему не положено. Не видеть, но предполагать язву у пациентов положено мне. Причем не в душе, но в желудке или кишке. Это целесообразно, потому что я умею их лечить.

– Простите, я был бестактен, – согласился Лиховцев. – Вылечите язву в душе Любы, и я буду ходить за вами как собака, и носить ваш чемоданчик.

– Вот только этого мне и не хватало! – фыркнул Арабажин, обладавший, как большинство врачей, развитой способностью к визуализации. – Но как же я с ней встречусь, если она от всех прячется?

– Я проведу вас на тот праздник, на котором она будет выступать.

– Но как вы сами-то туда попадете?

– Я приглашен устроительницей праздника. Люба об этом не знает.

– Ага. Сюрприз! Сюрприз! Ладно. Пока я ее не осмотрю, никаких выводов все равно сделать нельзя. Придется согласиться на ваш план, хотя он мне и не нравится.

– Спасибо. Я знаю доподлинно: только у вас и может получиться, потому что она вам… Она вас… Я не знаю, как это правильно сказать…