Танец с огнем

Январев, как всегда при общении с женщинами, если они не являлись его пациентками, чувствовал себя несколько сковано. Но Надежда мыслила четко и точно, говорила так же (и Январев, и Арабажин всегда терялись от «выкрутасов», которыми считали нужным украшать свою речь большинство женщин и декадентов), к тому же неожиданно до мелочей разделяла его политические взгляды.

– Программа-минимум: демократическая республика, 8‑часовой рабочий день, конфискация всех помещичьих земель. Что здесь неясно? Кто с этим согласен, с теми пусть временное, но объединение, что бы они ни делали: пусть на аэроплане или воздушном шаре летают и сверху кричат. Каждое лыко – в строку. Вы согласны?

– Да. Безусловно, да.

– После третьего июня (в ночь на третье июня 1907 г. была арестована демократическая фракция Государственной Думы, после чего изменен избирательный закон (с сторону усиления неравенства на выборах) и урезаны властные возможности Думы. В результате сложилась новая система государственной власти – третьеиюньская монархия, – просуществовавшая до 1915 г. – прим. авт.) у всех разор. Радуются только монархисты. Прочие – не выдержали испытания на прочность. Кадеты в Думе все критикуют и ничего не предлагают. Октябристы впали в летаргию. У эсеров ловят ведьм и провокаторов. Анархисты в панике. Меньшевики дробятся на фракции, которые скоро можно будет разглядеть только под микроскопом. Закономерно. Кризис всех партий, как свидетельствовало кризиса политической системы России. Но Россия-то не благоденствует. Стало быть, неизбежно – все приспосабливаются, все мечутся в поисках новой тактической линии. Тут бы и подобрать без исключения всех, кому не противоречит вышесказанное. Кадет, эсер, меньшевик, черт в ступе – неважно. Лишь бы готов был работать. Вот в нашу курсовую ячейку уже полгода входит товарищ. Прежде был анархистом, членом «Лиги красного шнура». Как вам это понравится? Однако, ничего, работает с крестьянами и батраками эффективней иных опытных пропагандистов. Разумно использовать?

– Да, да. Конечно.

– Окончательная борьба с царизмом неизбежна. Именно теперь. Это понимают уже во всех слоях общества. Помните, у Бальмонта?

«Наш царь – Мукден, наш царь – Цусима,
Наш царь – кровавое пятно,
Зловонье пороха и дыма,
В котором разуму – темно.
Наш царь – убожество слепое,
Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,
Царь-висельник, тем низкий вдвое,
Что обещал, но дать не смел.
Он трус, он чувствует с запинкой,
Но будет, час расплаты ждёт.
Кто начал царствовать – Ходынкой,
Тот кончит – встав на эшафот.»

Так и будет. Я чувствую.

– Да, да, именно так.

Когда расставались, крепко пожали друг другу руки. Ладонь у Надежды была твердая, сильная и сухая.

– Январев, я очень, очень вам рада, – повторила она.

– Я тоже рад, – сказал он, на этот раз совершенно искренне.

Уже на улице он понял, что ничего не узнал о ней. Что она делала эти годы? Где она живет? Есть ли у нее семья?

Квартира, где собирались, была рядом с вокзалом. Январев пошел к себе пешком, с трудом вывернувшись из путаницы заплатанных извозчичьих армяков с жестяными номерами, дуг, расписанных цветами, пара бившего в лицо от задранных лошадиных морд, и голубей, серыми хлопьями опускавшихся на унавоженный снег.

Звон колоколов качал воздух. Городовые свистели сквозь заиндевевшие усы. Серые громады соборов были окутаны красноватым дымом. Старое золото Кремля круглилось в морозном тумане.

Январев встряхнулся, и снова почувствовал себя Аркадием Арабажиным, врачом, частью истории и частью своего народа. Девушка со свежим и честным именем Надежда говорила правду. Все было правильно. Сомнения отступили.

* * *