Танец семи покрывал

— Можно назвать конкретную вещь? — с интересом спросила Стася.

— Рискните. Только не заказывайте «Лунную сонату», умоляю вас, я ее уже заиграл…

— Выберите что-нибудь сами, — предложила Стася.

— Не бойтесь меня смутить, — усмехнулся Чон. — На антресолях лежит кипа нот, там наверняка найдется пьеса, которую вы захотите услышать, и Павел принесет нам ноты, и я сыграю с листа… — монотонно проговорил Чон. Но прежде чем Стася смогла придумать, что бы заказать пианисту, он, как будто забыв о ней, заиграл 1-ю балладу Шопена.

Стася, задетая его странными манерами, сделала движение, чтобы отойти от рояля, но Чон почувствовал это и, чтобы не дать ей уйти, принялся вполголоса объяснять:

— Я играл эту вещь еще в музыкальной школе… Шопен для начинающего пианиста — большое искушение. Шопеном пианист должен завершать свою карьеру… А что вы рисуете?.. Да, я не расслышал ваше имя?..

— Стася, — рассеянно отозвалась Стася. — Цветы.

— Натюрморты? — уточнил Чон.

— Нет, просто цветы.

— Как Григорьева? В какой технике?

— Нет, иначе. Маслом, мелом на асфальте.

— Хотите посмотреть Григорьеву? — Чон оторвался от рояля. — Пойдемте, это в другой комнате…

Там было холодно, пусто, на антресолях лежали рамы, подрамники, холсты, скрученные куски ватмана. Прислоненные к стенам, стояли какие-то картины. Чон выбрал две из них и включил в углу софит, установленный на колченогом табурете.

…На первой картине был изображен уже облетевший куст жасмина, на другой — пастушья сумка в длинной вазе.

Стася присела перед картинами на корточки, попробовала пальцем мазки. Чон вдруг рассмеялся.

— Ну да, цветы, — сказал он, как будто кивнув Стасе, — что же еще, в самом деле, вы можете писать… Вы сами смахиваете на эльфа… знаете, мне эти сказочные существа кажутся похожими на стрекоз, они по ночам вьются вокруг цветов, собирают нектар или поют цветам песенки… Девушка-эльф, и имя у вас подходящее для девушки-эльфа… Ну, будем знакомы. — Чон тряхнул головой, как будто только сию минуту решил, что со Стасей ему следует познакомиться. — Зовите меня просто Чон, как все…

Стася вложила в его большую ладонь свои трепещущие пальцы.

— А свои работы вы мне покажете?

Чон пренебрежительно махнул рукой.

— Разве что для того, чтобы развеять у вас впечатление о моей сугубой одаренности, — сказал он, вытаскивая из-под груды подрамников на антресолях одну картину. — Я пишу ради хлеба насущного. Как видите, лубок. Не бог весть какие деньги, но Пашка Переверзев довольно успешно сбывает нашу с ним мазню. Это всегда в моде…

Он с интересом следил за Стасей, лицо которой неуловимо изменялось, как только перед ней ставили картину. С него будто слетала вся его беззащитная милота и робость. Оно подбиралось, как у человека, который в эту минуту становился самим собой.

Чон перевел взгляд на собственную картину, стараясь увидеть ее чужими глазами.

Переверзеву эта мазня нравилась до такой степени, что он не хотел продавать картину.

На ней были изображены на фоне бревенчатой стены березовый туесок с брусникой, бочонок с клюквой, лукошко с черникой, лист лопуха, на котором лежала пригоршня морошки, — все это помещалось на скамье, застланной полотенцем с петухами. Словом, «а-ля рюс», как пренебрежительно говорили художники.

Стася, как ни хотела, чтобы картина Чона ей понравилась, испытала легкое разочарование.

Это, конечно, было сработано мастерски, Чон чувствовал цвет. Цвет — да, но не краску. Настоящий художник ощущает тысячную градацию краски, он ориентируется в тончайших оттенках, знает, где нужно углубить цвет, где передать эффект прозрачного блеска поверхности. Конечно, здесь идет речь о плоскостной живописи, где главное цвет и линия.

— Нет равновесия в цветовой гамме, хотя в принципе с цветом у вас все нормально, — наконец поставила диагноз Стася. — Явный перекос белого в композиции… И это очень легко поправить…

— Вот как? — с интересом спросил Чон. — Можете это сделать?

— Дайте акварель, — распорядилась Стася, отойдя от картины на шаг.

Через несколько минут Чон принес ей уже готовую палитру и пару кисточек. Стася обмакнула одну из них в льняное масло, потом — в краску и сделала несколько экономных, точных движений кистью.

— Готово.

В нижнем углу она нарисовала бабочку-капустницу.

Пораженный, Чон молча смотрел на ожившую картину.

Действительно, теперь в ней появилось то, чего художник может добиваться, размышляя над работой в течение нескольких дней, — безупречная гармония. Полотенце с петухами… Тяжелая свинцовая краска, «провалившаяся» при засыхании и закрашенная смесью прозрачного ультрамарина и других масляных красок, уравновесилась при появлении этой капустницы в самом углу. Стася несколькими мазками «зарифмовала» белое на картине, — и все стало другим.

Горячая волна восхищения, укол зависти, бескорыстный восторг художника, понимающего цену своему собрату по цеху, уважение к нему — вот палитра чувств, которые пережил в несколько мгновений Чон.

— Ты должна показать мне свои работы, — потеплевшим голосом произнес он.