Танец семи покрывал

Это становилось все более и более тягостным для Чона, но тут случилась беда: во время занятий Зара получила травму — и ее на целый год увезли в Москву, где сначала она лечилась в клинике, а потом — в санатории.

Чон жалел малышку, каждую неделю вместе с тестем отвозил к поезду очередную посылку с фруктами и орехами для Зары, передавал ей приветы, когда сочинялось общее послание девушке в уютном семейном кругу, старался придумать для нее что-то забавное, веселое. А в общем — выбросил ее из головы.

За год отсутствия Зары он вырос как художник, стал принимать участие в выставках. Технике живописи Чон учился в основном у Шалахова, который хотя и сильно пристрастился к выпивке за последнее время, но уже сделался общепризнанным художником: его работы покупали в Москве, московские живописцы ценили Ибрагима и звали его в столицу. Но Шалахов не хотел оставлять в Майкопе мать, и мечта его о Москве как бы по наследству перешла к Чону.

Ему вдруг сделалось тесно в этом городке.

Он чувствовал, что задыхается в нем.

Чона уже не интересовала музыка, и последние годы в Майкопе он жил в основном на содержании тестя, который не слишком верил в Павла как в художника, но ценил его как хорошего, порядочного мужа своей старшей дочери.

Тут вернулась из Москвы Зара.

Когда Чон снова после продолжительной разлуки с «сестренкой» увидел ее, он буквально остолбенел.

За год она выросла, вытянулась, определилась как юная женщина со своей женской повадкой, со своей победоносной, оригинальной красотой.

Чон был смущен, увидев ее. Он подал Заре руку, но она спрятала свои руки за спину и подставила ему щеку.

Чон не впервые целовал свояченицу, но сейчас, коснувшись губами ее бархатистой щеки, почувствовал еще большее смущение.

Он боялся, что эта новая, повзрослевшая Зара снова станет преследовать его.

Но вначале она даже не смотрела в его сторону.

И в то же время Чон ощущал, что постоянно находится в поле ее внимания.

Она как будто играла с ним в какую-то новую, опасную игру. Она незаметно для посторонних глаз, для глаз своих родителей и сестры, донимала его.

Зара уходила в школу, когда Света и Чон еще спали, а возвращалась, когда Светы уже не было. Она надменно, не глядя на Павла, приветствовала его кивком, как будто была на него за что-то в обиде и своим поведением провоцировала на объяснение с нею.

Однажды, когда за ужином собралась вся семья, он вдруг заметил, что она, как в зеркале, повторяла все его движения: он поднимал бокал с напитком шиповника, и она подносила свой бокал к губам, он тянулся вилкой к маринованным грибам, и она накалывала на свою вилку гриб, он брал кусок хлеба, и она делала то же самое, он промокал губы салфеткой, и она вытирала рот, он поднимался из-за стола, — и она тут же вставала… При этом ресницы Зары были опущены вниз, ему не удавалось поймать ее взгляд.

…Дальше — больше.

…Он хотел снять с вешалки дубленку и выйти из дому и тут заметил, что поверх его одежды висит Зарина кроличья шубка; Чон брал ее в руки, как живое существо, и его обдавало ароматом дорогих, тонких духов — Светлана не пользовалась такими, ее претензии к подобным вещам были невелики, она не была кокеткой…

…Чон работал у себя в комнате, делал эскизы к будущей картине и слышал, как Зара в проходной комнате начинала репетировать танец с лентой, включала магнитофон, из которого лился «Экспромт» Шуберта, — он слышал ее легкие шаги, прыжки, перелеты из одного угла комнаты в другой, и ему казалось, лента обвивалась вокруг его шеи…

…Он приносил Светлане гвоздики, и жена, чмокнув Чона в щеку, ставила их в вазу. Зара, делая свои арабески, вдруг смахивала рукою вазу с тумбочки… Странная неуклюжесть со стороны такого грациозного и точного в движениях существа, как Зара. Она заливисто смеялась над своей неловкостью, а Чон принужденно усмехался.

Он постоянно натыкался на ее вещицы: раскрытую коробочку с тальком на подоконнике, заколку, которой Зара схватывала свои каштановые с ореховым отливом волосы, тетрадку по физике, из которой вдруг выпадала промокашка, вдоль и поперек исписанная его именем — он так думал, что его именем, хотя это просто был адрес клиники, где когда-то лечилась Зара, — «Чонгарский бульвар, Чонгарский бульвар, Чонгарский бульвар…». И Чону приходилось все это закрывать, подбирать, класть на место, подальше, с глаз долой!..

Наконец, Света с изумлением показала Чону свое новое кожаное пальто, которое он недавно купил ей на свой первый гонорар от проданной картины, — вся спина была изрезана бритвой… «Наверное, в троллейбусе порезали завистливые люди», — огорчилась Света, но Чон успел заметить мстительную усмешку на губах Зары.

…Дождавшись вечером, когда жена ушла в ванную, — Света любила плескаться долго-долго, — Чон обратился к Заре:

— Это сделала ты?

— Что? — Зара, склонившись над тетрадью, даже высунула кончик языка от усердия, строчила сочинение и даже не смотрела на Чона.

— Ты испортила Свете пальто?

— Что? — Зара даже не подняла головы.

— Ты испортила Свете пальто?