Танец семи покрывал

Она пыталась научиться у женщин, выпархивающих из автомобилей, осторожно подбирающих края своих меховых шубок, благоухающих тонкими духами, этой отстраненности, этой беспечности, этой уверенности в том, что их-то никогда не коснется нужда… Той естественности, с которой они принимали дары добрых фей и которая сквозила буквально в каждом их движении, этому изяществу, с которым они вплывали в двери роскошных магазинов со своими кредитными карточками, предоставляя мужьям и отцам заботу о том, чтобы их праздник жизни никогда не кончался.

— Честолюбие — это исключительно здоровое чувство, — учил ее Лобов, — пока в человеке жив дух соревнования, живо всякое творчество…

Честолюбия Заре было не занимать.

На пути, который она для себя избрала, приходилось проливать много трудового пота.

Пота, а не слез!

Зара не хотела, не имела права разводить сырость, и тем не менее сколько слез она пролила из-за Чона — об этом знала лишь ее подушка.

Она корила себя за эту любовь, как за непростительную слабость, но ничего не могла с собой поделать.

Юрий Лобов был очень хорош собою, хоть и старше ее на целых тридцать лет; дополнительное обаяние придавала ему его европейская слава, и, если бы Зара влюбилась в него, как часто ученицы влюбляются в своих учителей, это было бы понятно, это было бы нормально.

Но Чон…

Как часто ей хотелось вцепиться в это прекрасное, ненавистное лицо ногтями, вырвать его серые, мглистые глаза, чтобы, они не смели смотреть на Зару с таким жестоким высокомерием!

Уж она ли не пыталась забыть его?! Она ли не крутила шашни со своими однокурсниками, не заводила романов с партнерами в студии Юрия Лобова, не вступила в любовную связь с самим Лобовым, баловнем судьбы? Уж она ли не старалась отворожить свою любовь у старой знахарки, к которой пришла, прочитав объявление в газете? Она ли не срезала прядь волос у спящего Чона, чтобы знахарка сожгла ее в чашке с растопленным воском вместе с ее, Зары, кровью из-под левой груди? И знахарка обещала, что Павел уйдет теперь из ее сердца, крови, костей, мышц, из ее снов и мечтаний. И Чон, словно поддавшись внушению, вдруг сделался так ласков, что Зара решила: я победила его — и ощутила в своей душе легкость и презрение к нему! Но не тут-то было! Не прошло и двух недель, как Павел переменился, снова стал терзать ее вопросами об Ибрагиме и о Лобове, снова целовал ее с такой злостью, точно кусал, и снова уходил к себе — непобежденный, непобедимый!

Зара летела сквозь снегопад, и с ее губ то и дело слетало:

— Будь ты проклят! Да, будь ты проклят! Будь проклята твоя гнусная девка! Я уничтожу вас обоих!

Прохожие с удивлением смотрели на эту красивую, с безумным лицом девушку в распахнутом серебристом пальто, с волосами, занесенными снегом. А снег все длился, как бесконечная песня, висел в воздухе вниз головой и заносил своим чистым покрывалом все темное и страстное, что было внизу, на земле…

Свернув в свой переулок, где Лобов снимал ей квартиру, Зара посмотрела на окна: темно.

И она не знала, радует ее это или нет.

С одной стороны, Юрий сейчас ей был нужен, чтобы утопить в нем боль и тоску, с другой — Зара побаивалась его: в одну из тяжелых своих минут она рассказала ему о Павле, и Лобов был неприятно поражен тем, что имеет соперника. И с тех пор он всякий раз присматривался к ней, не от любимого ли своего она пришла к нему и не потому ли Зара так пылка сегодня, что тот, другой, снова унизил ее и оскорбил. И к тому же этот свежий порез на щеке…

…Зара открыла дверь своим ключом, и в ноздри ей ударил запах запеченного в духовке мяса.

Включила свет: Лобов лежал на тахте, закинув руки за голову, с закрытыми глазами.

— Выключи свет, — сказал он ей негромко, — и иди сюда…

Глава 18 Краса гарема

Много-много лет назад Юрий Лобов сделался знаменитым благодаря спектаклям, поставленным на сцене Большого театра выдающимся балетмейстером Касьяном Голейзовским.

Рецензенты писали, что Лобов в этих постановках танцует не только всем своим телом, но каждой его клеточкой, пульсирующей ритмом и взрывчатой силой.

Это был не просто темперамент — а умная, победная борьба классической виртуозной формы с бьющей как лава, неуемной, страстной энергией танца.

И вместе с тем отмечали, что рисунок танца Лобова совершенно ясен, благороден и прозрачен, а пластика — изящная и в движении и в статике.

Юрий, совсем молодым, дебютировал в «Красном цветке», но с балета «Франческа да Римини» на музыку Чайковского его имя сделалось знаменитым.

После Паоло он шел от балета к балету, с пылкой юношеской энергией создавая все новые и новые образы, и вскоре сделался обладателем двух престижных международных премий — Вацлава Нижинского в Париже и золотой медали в Варне.

Казалось бы, чего ему недоставало?

Но Юрию больше всего хотелось поставить собственный балет. И вот мечта сбылась.

Не прошло и трех лет, как Лобов сделался общепризнанным балетмейстером. Его приглашали в разные театры страны, он ставил спектакли в Питере и в Киеве.