Танец Шивы

– Прости, Маша, не смогли мы ничего сделать, замёрз он, – проговорила она. – Поздно мальчишки спохватились. Права Антонина была тогда, не жилец он. Тогда ускрёбся, но теперь смерть его настигла. Не вини никого и держись, тебе детей растить и жить вам надо, а Санька Бог прибрал, и ушёл он легко, без боли, там ему хорошо будет, порадуйся этому за него… прости.

Она ещё что-то говорила, но мать не слышала её. У Марии в глазах стояли слёзы, а в мыслях всплывали первые похороны сына, и горе постепенно вползало в душу по мере осознания утраты. «Всё-таки утраты», – вертелось у неё в голове, и она даже боялась глядеть в сторону стола, на котором лежал на овчине её сынишка. «Не уберегла. А может, Няня ошибается? Ведь такого и быть не может», – продолжали биться в голову мысли, сквозь которые она слышала обрывки фраз про настои, которые принесла с собой Няня и которые ей хорошо бы выпить сейчас и попытаться заснуть, пока Сергей не вернётся с района. Ведь надо же ему сообщить и ехать в больницу регистрировать смерть ребёнка. Сергей уже, оказывается, минут десять как пришёл, и Няня ему всё объяснила. Как он воспринял известие, мать не видела, но в доме стояла тихая суета, впрочем, не мешающая ей корить себя в случившемся. Появились женщины-соседки, всё это она уже переживала когда-то, но то было как будто бы не с ней, а она видела это всё в кино или читала что-то похожее, она уже не могла сообразить. Так, на грани забытья и реальности она трепыхалась, сваливаясь то туда, то сюда. Потом из мрачных грёз её вывел голос всё той же Антонины, который проассоциировался у неё с воплощением горя.

– Ну, куда он сейчас, на ночь глядя, попрётся?

– Потом с властями забот не оберёшься, да и негоже покойнику вот так не регистрированным здесь лежать, и матери напоминание лишнее, надо в район в больницу везти, – голос был женский и знакомый, но Маша никак не могла сообразить, чей. Да и был ли голос, может, ей всё это пригрезилось в страшном сне. Нет, не пригрезилось. В хате стоял морозный дух от часто распахиваемой двери. Голоса сливались и переплетались. Один из них, ей вообще показалось, принадлежал какому-то ангелу, звонкий и мелодичный. Потом она пришла в себя и увидела среди людей, собравшихся в хате, китайца – «вечного Зена». Тот смотрел прямо ей в глаза и ничего не говорил. Он просто смотрел, и казалось, что его длинные волосы, собранные в пучок, аж шевелятся от напряжения, будто в голове его что-то работало и вызывало вибрации. Это было заметно даже через капюшон лётной полярной куртки на овчине, который он не снял с головы, а лишь сдвинул наполовину. А может, ей так только казалось, но в туманном взгляде Зена не было ни печали, ни горя, ни тревоги. Он просто был занят какой-то умственной работой, пока все полушёпотом суетились.

– Да, не дело сейчас за реку подаваться, – наконец произнёс он. – Утро вечер разумеет. Ты, Сергей, не торопи время. Шестьдесят вёрст машина не выдержит, а холод к ночи усилится, небо ясное – выморозок ещё сильнее будет. И лёд на реке провалами пойдет, промёрзла вона, до дна.

Он закурил прямо в хате свою трубку, не спросясь разрешения, и продолжил:

– Я вот что думаю. Ехать завтра надо, поутру. А ребёнка давайте я к себе заберу, пусть ночь у меня побудет. Завтра зайдёшь ко мне и заберёшь в район везти. Так правильно сделать.

Они о чем-то ещё говорили, Марию никто не спрашивал и даже не глядели в её сторону, наверное, думали, что она в забытьи и ничего не слышит. Потом дом опустел, все разошлись, и остался один Сергей. Старших забрал к себе в дом кто-то из соседей напоить и накормить, дабы родителям усопшего облегчить жизнь, освободив от забот.