Танец стихий

Иногда в тумане звучали до боли знакомые голоса, пару раз я даже пыталась рассмотреть смутные овалы лиц, но все это было где-то далеко и словно ненастоящее Так, чуждый мираж из обрывков желаний. А здесь только одиночество, только боль, только страх. Страх так никогда и не вырваться из этого склизкого тумана.

Проснувшись утром, я привычно поежилась: этот сон сопровождал меня уже пять лет. И каждое утро я практически на автопилоте встаю, иду в ванну, где под еле-теплым, — так как с утра на воду большой спрос, — душем смываю липкие остатки кошмаров. Потом варю кофе и шагаю в студию: занятия, тренировки, снова занятия, выступления — все смешалось в разноцветный хоровод фальшивых сцен. А потом тоскливый одинокий вечер и опять туман вместо увлекательных красочных сновидений.

Нет, конечно, так было не всегда. Сначала я надеялась: каждый день возвращалась той же дорогой, как в тот памятный вечер, когда впервые попала в Кеприю. Даже выверяла точное время, специально задерживаясь на тренировках, молила звезды и глухое небо о новых опасностях. Которые могли бы грозить миру, чтобы хранители снова призвали меня. Но день проходил за днем, а так ничего не происходило.

Я возненавидела это голубое небо, так отличающееся от того неба. Возненавидела единственное солнце, которое звало по утрам в еще один пустой день. По мне, так лучше навеки остаться в том склизком тумане: все равно это очень близко походило на теперешнюю жизнь, но зато бы было не так больно. Может, потому, что в тумане и не ждешь ничего хорошего.

Теперь каждая тренировка была благом: и чем изнурительней, тем лучше. И бралась я теперь за все, лишь бы не думать, лишь бы убить лишнюю минутку, отобрать ее у одинокого вечера, когда в душе поднималась неконтролируемая волна безысходности. Плакать я давно уже разучилась — слезы не приносили утешения, и почему-то лишь усиливали боль, словно иссушали тело и от этого перегорали какие-то загадочные предохранители в душе.

Я взвалила на себя несколько групп новичков. Но даже это не выматывало так, как хотелось: чтобы прийти и просто рухнуть от усталости, забывшись тяжелым сном. Тогда я стала расширять свой кругозор: напросилась к друзьям на занятия, металась от стиля к стилю. Вскоре мой день состоял из многочисленных поездок по городу: я хваталась за любую возможность узнать что-то новое, освоить еще несколько неизвестных движений. Ибо в танце находила если не утешение, то хоть какой-то смысл существования: вдруг тому миру потребуется помощь. Ведь я должна быть во всеоружии. И если стихии подчиняются танцу, то танец будет подчиняться мне.

Теперь, через долгие пять лет, меня не узнавали старые знакомые, даже если нас сталкивало лицом к лицу: конечно, ведь я очень сильно изменилась. Одежду мне пришлось отнести в красный крест уже через год, поскольку стала носить почти детский размер: аппетит давно уже не навещал, а танцевала иногда и круглыми сутками. Я продала все восточные костюмы: все равно они с меня падали, а стриптизом мне никогда не улыбалось зарабатывать на жизнь.

А еще я совсем перестала улыбаться. Да, раньше улыбка составляла часть танца, но это были другие постановки. Постановки радости, любви, счастья. Какая у меня могла сейчас быть радость? Так что восток я оставила за спиной, предпочитая искать свой стиль, и танцы ставить новые, часто на грани экстрима. Смешать, но не взбалтывать — теперь я жила по этому принципу.

Но от востока все равно далеко не уйдешь, поскольку наша студия на нем, собственно, и основывается. Приходится и преподавать, и делать постановки: как соло, так и для групп. Девочки давно уже смирились, что теперь я не выступаю в группе, но часто припоминали мне бегство. Ну не могла я больше идти по старой дорожке: воспоминания буквально скручивали меня, стоило мне только глянуть на групповой танец в фиолетовых костюмах. Ведь именно в подобном я впервые предстала перед Роже пять лет назад…

Второй раз в Кеприи я провела гораздо больше времени и была уверена, что меня потеряли… Хотя, кому меня терять? Живу я одна, родителей нет. Из близких только Леля, но я была уверена, что без меня подруга не пропадет. Да конечно, мы будем скучать, но разлука не станет трагедией всей жизни.

В тот день подруга примчалась, как только я позвонила. И дома устроила мне, зареванной, допрос с пристрастием — где я шлялась целых две недели! Пристрастием служила бутылка коньяка, пару лет назад подаренная Леле поклонником. Так как мы с ней обычно совсем не употребляем алкоголь, бутылка долго ждала своего звездного часа. И дождалась…

После стакана, опрокинутого натощак, слезы высохли, и даже наступило некоторое облегчение душевной боли. Конечно, я осознавала, что завтра мне будет еще хуже, но была благодарна за некоторую передышку в страданиях. Бедной Леле пришлось выслушать все. Подруга, буравя меня пьяным взглядом, иногда испуганно ахала, порой просто не верила, но изо всех сил старалась понять.