Танец убийц

От Милоша Ненадовича Михаил узнал, что подготовка к перевороту завершена и настало время получить от принца Петра окончательное решение. В связи с этим Михаил подверг себя довольно болезненному самоанализу. Достигнув возраста тридцати пяти лет, он, как полагал, не добился в своей жизни ничего существенного, а уяснив это, оценил себя даже как бесполезного трутня. Иногда ему хотелось вернуться назад, в швейцарский санаторий, где уже просто выжить считалось серьезным достижением. Тот, кому удавалось за неделю прибавить в весе на килограмм или сбить температуру на десятую градуса, становился предметом зависти и восхищения товарищей по несчастью. Тот, у кого хватало силы воли следовать предписаниям врача, отказаться от табака, алкоголя и женщин, был героем в глазах больных из соседних палат, которые не смогли противостоять искушениям. К сожалению, вне санатория никто не считает человека героем только за то, что он остался в живых.

Когда двери санатория за ним захлопнулись, у Михаила возникло ощущение, что он попал на огромную ярмарку. Как маленький мальчик, который не может сделать выбор между каруселью и американскими горками, он спешил от одного ощущения к другому — вплоть до того момента, когда вдруг его эйфория молниеносно исчезла. Крики разносчиков рекламы стали действовать на нервы, он перестал получать наслаждение от чудесных пейзажей и достопримечательностей. Наследство от деда давало финансовую независимость, военная служба в мирное время обеспечивала четкий распорядок дня, а друзья защищали от скуки, — но ни в чем Михаил не находил raison d’^etre[43], оправдания своему существованию.

Он, возможно, мог бы найти себя в политике, если бы и сами сербские политики, и их методы не были ему так противны. То, что он поддержал заговорщиков, было не политическим действием, а скорее патриотическим актом. При этом Михаил заранее оговорил, что ни в коем случае не займет никакого поста в новом правительстве. Гораздо более по душе ему была роль независимого стороннего наблюдателя, готового немедленно поднять тревогу, если новые люди начали бы повторять прежние ошибки. Единственное, что его смущало, — сильная личная антипатия, которую он, как и прежде, испытывал к Александру. Эта антипатия, как опасался Михаил, может низвести патриотические мотивы до банальной мести сопернику, укравшему у него любовницу.

Но — видит Бог! — имелось достаточно вещей, в которых можно было упрекнуть Александра. В качестве постоянного спутника и друга Милана Михаил имел возможность наблюдать, как из обделенного лаской своенравного подростка вырастал коварный, склонный к мстительности человек. Никто в свите короля не был так знаком с характером юноши, потому что никто, кроме Михаила, не был свидетелем одного события, которое не только повлияло на отношения между отцом и сыном, но имело еще большее значение для судьбы Сербии, а в дальнейшем и для судьбы Европы.

Обращая свою память к событиям, вызвавшим отчуждение между отцом и сыном, Михаил снова и снова удивлялся, насколько тривиальным был повод, который привел в итоге к судьбоносной трагедии в истории Сербии.

В феврале 1899 года Михаил сопровождал Милана и Александра в поездке по западным областям страны. Эта поездка, как оказалось впоследствии, явилась кульминационным пунктом всего времени правления Александра. Трудно сказать, было ли воодушевление населения инсценированным или подлинным — все, о чем Михаил мог вспомнить, это море ликующих лиц, машущих рук и оглушительные приветственные крики «Живио краљ» Александар!» и между ними также «Живио краљ Милан!», которые слышны были то сильнее, то слабее, как гудение сильного пожара.

Появившаяся в иностранной прессе — явно по заказу русских — статья характеризовала возвращение Милана в Сербию как скандал, но тогда казалось, что простой народ горячо его приветствовал. Если его присутствие и не обещало panem[44], то уж circenses[45] наверняка, поскольку ему удавалось одной лишь улыбкой или доверительным рукопожатием утихомирить своих критиков и привлечь их на свою сторону.

Михаил неоднократно поражался, как бесконфликтно осуществлялось правление двух королей, за исключением интриги с Драгой Машиной, которая, впрочем, тогда не имела большого значения. Непринужденное сотрудничество обоих мужчин у трона было действительно достойно внимания. Милан определял modus operandi[46], Александр следовал его указаниям. Внешне Милан делал все возможное, чтобы проявлять свою преданность верноподданного по отношению к королю, но у приближенных ко двору не было сомнений, что все решения принимаются Александром только с согласия отца. Если иногда и могло показаться, что младший Обренович чувствовал себя не слишком благополучно в своей роли, то лишь потому, что ему не хватало актерского мастерства своего отца — Александр был плохим актером, часто выглядел скованным, в то время как Милан действовал с уверенностью прирожденного артиста.