Танец убийц

При других обстоятельствах он предпочел бы республиканскую форму правления, но по зрелом размышлении с тяжелым сердцем отбросил эту идею. Демократия была бы для сербов тем же, что заряженная винтовка в руках мальчишки, — им недостает и умения и дисциплины, чтобы обращаться с этим; сначала они должны преодолеть свою склонность к правлению кланов и кровавой мести, научиться решать свои политические разногласия не стрельбой, а путем народного голосования.

Если следовать традиции, королем должен быть избран его старший сын Георгий, а его, Петра, до совершеннолетия сына следовало назначить регентом. Петр любил этого сына сильнее, чем младшего, и больше, чем дочь, потому что к этой любви примешивался страх и сострадание. Кровь ужасного Черного Георгия текла в жилах сына точно так же, как и в его собственных, но Георгий был к тому же еще и внуком Никиты, а две такие наследственности не обещали ничего хорошего для юноши, который еще в детстве был своенравным и неуравновешенным.

Сам Петр родился спустя двадцать семь лет после убийства Карагеоргия и относительно дедушки, этой, пожалуй, наиболее противоречивой личности в истории Сербии, не строил никаких иллюзий. После довольно скромного начала в качестве пастуха и капрала в австро-венгерской армии Карагеоргий вдруг обратил на себя внимание как героический предводитель восстания против турок в 1805 году. Это был полубог и чудовище. С одной стороны, полководец, государственный деятель и создатель современной Сербии, а с другой, он собственной рукой отправил на тот свет сто двадцать пять человек, в том числе своих отца и брата, затем трусливо бросил дело Сербии на произвол судьбы и, в конце концов, стал несчастной жертвой заговора, который замыслил и осуществил другой бывший свинопас, ставший государственным деятелем, — Милош Обренович.

Петр не испытывал никакой гордости за основателя династии, гораздо больше он опасался вреда, который может причинить будущим поколениям Карагеоргиевичей наследственность предков. Это стало его идеей фикс — выискивать у себя и своих детей малейшие признаки душевного расстройства, которое являлось причиной совершения Георгием, покрытым славой героических дел, самых ужасных преступлений. К огорчению Петра, у его сына Георгия наблюдалась большая склонность к таким проявлениям. Еще в детстве у него бывали приступы слепой ярости, при которых он рычал и выл, как запертый в клетке дикий зверь. С возрастом, казалось, такие приступы происходили реже, и теперь, когда ему было четырнадцать, сообщения из Пажеского корпуса в Санкт-Петербурге позволяли сделать вывод о том, что он ведет себя как обычный живой мальчишка, внезапно попавший в условия жесткой воинской дисциплины. Это в известной степени обнадеживало.

Александр, младший сын, невзрачный, малопривлекательный ребенок двенадцати лет, никогда не давал отцу повода для беспокойства, но и не подавал больших надежд. Петр чувствовал, что он должен подождать до совершеннолетия обоих сыновей, прежде чем сможет одному из них передать трон. Его брат Арсен и кузены Божидар и Алексис, трое взрослых мужчин клана, были, если не считать нескольких несущественных особенностей, вполне нормальными — настолько, насколько может быть нормален человек в изгнании, над которым к тому же висит смертный приговор.

Из этих трех — все они жили в Париже — Петр считал наиболее подходящим для общения Божидара. Он, по крайней мере, нашел свое место, не играл в балканского князя, вел себя адекватно, в то время как, например, Алексис во всякий день радел о том, чтобы подчеркнуть значительность своего происхождения.

Он женился на богатой американке и рассчитывал с помощью ее денег убрать Петра с дороги, тем более что пришло время, как он считал, для возвращения на трон династии Карагеоргиевичей. Петр охотно уступил бы ему трон, не будь этот Карагеоргиевич таким ослом. В принципе он был безвреден и скорее порядочен, но по-детски тщеславен, не имел собственного мнения и легко поддавался чужому влиянию.

Что же касалось его собственного брата Арсена, то это был просто-таки второй Милан, но без обаяния и блеска того Обреновича. Его эскапады давали пищу для городских сплетен, но не в салонах, а в борделях и кафе художников. После развода со своей русской женой он жил с одной увядающей парижанкой, которая явно демонстрировала тщеславное желание стать второй Драгой Машиной.

Но решению Петра выступить претендентом на трон больше всего способствовало жгучее презрение, которое он питал к бывшему тестю, князю Никите фон Монтенегро.

За годы, проведенные в Цетинье, Петр имел немало возможностей наблюдать манеру поведения этого циничного и самого бессовестного человека из всех, когда-либо сидевших на балканском троне. Он удивлялся наивности и ограниченности жителей Монтенегро, одного из диких примитивных сербских племен, и не мог понять, почему они терпят этого человека как своего владыку.