Тангейзер

– Ну почему же? – возразил Вальтер. – Я слышал, Коран как раз и занимается бытом. Там в первой же суре сказано что-то типа того, что Аллах ничего не делает для себя, а все только для людей.

Константин отмахнулся.

– Ну, это сказано для того, чтобы упредить подковырку, которой колют в глаза нашим священникам: если Творец всемогущ, может ли создать такой камень, который не мог бы поднять?.. Коран писался на шесть столетий позже, учел все ошибки и подводные камни…

Тангейзер поглядывал на местных с немым удивлением. Мужчины в самом деле все в теплых одеждах, а сверху еще и аба, тяжелая и длинная рубаха из шерсти, а на головах платки из плотной материи, что распущены по плечам и падают на спину. На голове толстый жгут, смысла в нем Тангейзер не увидел, зато женщины одеты проще и беднее, а еще, в отличие от мужчин, все босые.

Он помнил, что император еще в Южной Италии запретил войны между местными лордами и постройку замков, установил для всего населения страны единый королевский суд, лишил города самоуправления, создал сильный флот, заменил армии лордов постоянным войском из наемников-сарацин.

И сейчас эти сарацины, все еще пугающие своим обликом, едут в центре рыцарского войска, подчиненные только самому Фридриху, в то время как остальные рыцарские отряды могут в любой момент повернуть обратно, если так вот изволят.

И все-таки за время похода от сарацин нахватались многих арабских слов, некоторые уже могут с ними общаться, хотя практически все сарацины императорской гвардии говорят на итальянском, а многие и на немецком.

Тангейзер тоже частенько подсаживался к их костру, слушал их песни, сам играл и пел, вынуждая их подпевать, смешно и неумело, что вызывало общий хохот. Затем он пел с ними их дикие сарацинские песни, резкие и в то же время странно чувственные, вызывающие отклик в его холодной германской душе.

Во время коротких отдыхов у костра он успевал вытаскивать лютню, перебирая струны, подбирал слова и звуки, улавливая новые образы, навеянные этой жаркой страной, ее людьми и той страстностью, что разлита в воздухе.

А потом снова седло, хмурый Райнмар сзади, пыльная дорога, что медленно и ровно идет вверх, из-за чего трава по обе стороны становится совсем не такая сочная и роскошная, что внизу, земля не только суше, но и каменистее. По обе стороны поднимаются черные скалы, иногда вырастают прямо на дороге, и та пугливо огибает их, и так приходится делать все чаще.

Тангейзер озирал окрестности с душевным щемом и волнением, часто угадывая на вершинах пологих гор останки древних крепостей, что явно существовали еще до прихода иудеев. Перестали встречаться стада коров, только козы, что могут карабкаться по каменистым склонам, а пищу добывают, выбивая крепкими копытами даже глубоко ушедшие в землю корни.

Дорога часто проходит по самому краю пропастей, он со сладким ужасом всматривался в темные бездны: те ли это, о которых так прочувственно говорится в Ветхом Завете?

Простучали копыта коня Вальтера, он подъехал с тем же довольным лицом, Тангейзер вообще не видел его недовольным или раздраженным, эпикуреец какой-то, протянул вперед и вправо руку:

– Как тебе это?

Тангейзер покрутил головой.

– Ну…

– Сарацины сказали, – проговорил Вальтер с удовольствием, – что вон та долина весьма знаменательная…

Тангейзер всмотрелся, но долина, на которую указал Вальтер, мрачная и унылая, почти без травы, вся усеянная мелкими и крупными камешками, гладко обкатанными, словно здесь текла большая река и, передвигая их с места на место, сгладила все острые углы.

– Чем же?

– Схваткой юного пастуха Давида, – пояснил Вальтер, – с богатырем из племени филистимлян.

Они уже почти проехали мимо, но Тангейзер все поворачивал голову, потрясенный, что видит места и даже те камни, которые брал Давид, там же сказано: «…выбрал пять гладких камней из ручья и поразил Голиафа», а сейчас там нет не только реки, что округлила те камни, но даже того ручья…

– А откуда сарацины знают?

Вальтер изумился:

– Ты в самом деле, кроме стихов, ничего не знаешь?

– Ну почему же…

– Для сарацин, – пояснил Вальтер, – Ветхий Завет такая же святыня, как и для нас. Сарацины относятся к иудеям, как к родителям, что сделали много хорошего и правильного, но теперь они, сарацины, подхватили этот факел, рассеивающий тьму, потому все должны идти за ними, сарацинами, ибо они, молодые и сильные, нашли верный путь…

Тангейзер проворчал с неприязнью:

– Ну да, нашли…

Вальтер усмехнулся.

– А разве мы к иудеям относимся не так же? Они создали Ветхий Завет, за что большое спасибо, но теперь весь мир должен поклониться Новому, а кто его не признает, тот дурак и… что хуже, враг. Потому мы их тоже заставляем принимать христианство, потому что иудаизм – старый дряхлый ствол, а христианство – молодая цветущая ветвь…

– Как и сарацинство, – буркнул Тангейзер.