Тангейзер

Тангейзер молчал долго, Константин видел, как молодой миннезингер хмурится, морщит лоб, что-то шепчет себе, пару раз торопливо перекрестился, что для него нехарактерно даже в среде истово верующих и преданных делу церкви крестоносцев.

В какой-то момент его лицо просветлело.

– Петр! – воскликнул он. – Петр, что за одну ночь трижды отрекся от самого Господа!

Константин посмотрел с любопытством.

– Да, было такое…

– И Господь его простил! – воскликнул Тангейзер. – Потому что иначе бы Петра убили на месте. И не было бы церкви, или была бы слабее… А так Господь чуть позже поставил Петра первым епископом и папой римским!

Константин сказал почти ласково:

– Я люблю тебя, Тангейзер… Ты настолько чист и неискушен… Признайся, тебя бы отступничество мучило?

Тангейзер сказал сердито:

– Я человек, а не политик, как вы с императором… Десять тысяч сюда, десять туда, из них три тысячи погибнут, одна сгинет от болезней – хорошо, допустимые потери, зато победили… а у меня перед глазами не цифры, а люди!

– Ты поэт, – ответил Константин. – За что тебя и любим. Поэт, как и Христос, страдает за всех… А цифры у тебя римские или уже сарацинские?

– Да идите вы все, – ответил Тангейзер сердито, – мой любезный друг.

И хотя понимал, что видавший жизнь рыцарь просто старается отвлечь, но шуточка задела, уже успел понять, что сарацинские неизмеримо удобнее, но сам все еще привычно пользовался римскими, оправдываясь, что он не торговец, ему подсчитывать прибыль и отчислять проценты не приходится, так что все равно, какие там эти закорючки, ничего не дающие поэту…

От Вифании дорога пошла по такой извилистой и жуткой дороге, что Тангейзер проворчал раздраженно:

– А если попробовать другой путь? Мне кажется, мы уже трижды заходим себе в хвост. Скоро я догоню себя и ударю в затылок!

Константин покачал головой.

– Другого нет.

– Но…

– Просто нет, – прервал Константин. – Это лощина Эль-Хот. Только в ней есть источник, что бьет вот уже тысячи лет. И все тысячи лет все народы, нынешние и давно сгинувшие, ходили только по этой тропе через пустыню Иудейскую.

Тангейзер сказал со вздохом:

– Господи, как люди только здесь и живут!

Константин сдвинул плечами.

– Что живут, это еще понять можно. Родились здесь, вот и живут. А вот то, что за эти земли столько пролито крови, сколько великих царств сражались за них… Правда, если верить Библии, тогда здесь цвело, а ветви гнулись от плодов…

Тангейзер покосился на фрайхерра, но смолчал. «Если верить Библии»… Константин тоже, то ли в подражание императору, то ли просто насмотрелся всякого противоречащего и потому усомнился в некоторых истинах, но уже не скрывает, что верит далеко не всему, что сказано в Священном Писании.

– Самое страшное место пустыни, – обронил Константин до жути ровным голосом. – Сюда вроде бы отпускали козла для ангела смерти Азазеля…

– Зачем?

Он пожал плечами.

– Не знаю. Вроде бы нагружали его своими грехами… в путь, козел!

– Наверное, думали, – предположил Тангейзер, – что Азазелю их грехи понравятся.

– Да кто знает, что они тогда думали. Тут нынешних не поймешь, а раньше так вообще дикие были… Кстати, вот там могила Лазаря… Не верти головой, уже проехали. Ничего особого, будешь разочарован.

Тангейзер пробормотал:

– Да я вообще-то как бы…

По пыльной дороге навстречу двигалась грязно-серая груда верблюда, этого ужасного существа. Тангейзеру все еще казалось, что это просто искалеченное животное, каким-то чудом выжившее, и теперь вот существует в таком странном для него мире, а люди используют и его уродство, не обращая внимания, что это уже не лошадь, а нечто иное. За верблюдом целый караван навьюченных лошадок и толпа странников.

– Это исламитяне, – спросил Тангейзер с сомнением, – или христиане?

Константин в полнейшем равнодушии пожал плечами.

– Какая разница? Ислам и христианство – родные братья, поссорившиеся с отцом-иудеем, но как ни срезай они свои пейсы, а по морде все равно видно, чьи они дети.

Тангейзер холодно молчал, это не просто вольнодумство, а прямое оскорбление учения Христа, потом, чтобы увести разговор с неприятной темы, кивнул на покрытую пылью толпу странников:

– Куда все так спешат?

– Наверное, к Стене Плача, – ответил Константин все так же равнодушно. – Был храм Соломона, от него осталась только стена. Кусок стены.

Тангейзер присмотрелся, покачал головой.

– Сарацины?

Константин посмотрел внимательнее.

– А-а-а, ну, эти идут к мечети Омара. Тут такая теснота, что все, кто к Стене Плача или к мечети, обязательно проходят по улице Давида. Еще ни разу не дрались, если идут сарацины и христиане, а вот если встречаются сунниты и шииты…

– Что?

– До ножей доходит, – меланхолично обронил Константин. – Всегда удивлялся, как они друг друга узнают?

– Не знаю, – пробормотал Тангейзер, – вроде бы и восторгаюсь древностью и святостью этих мест…

– И что?