Танги

— Спасибо. — Гюнтер помолчал. — Я хотел еще дать тебе вот это. Храни его хорошенько. Это все, что у меня есть. Я дарю его тебе, потому что это единственная ценная вещь, которая у меня осталась.

Гюнтер вложил в руку Танги маленький золотой медальон на тоненькой цепочке. Танги долго рассматривал его. Затем он проглотил слюну и огляделся вокруг. За что ему ухватиться? За что? Он не мог поверить, что ребенок может так страдать и остаться живым. Наконец он бросился на шею своему другу. Но что сказать? Что мог он ему сказать? Танги не знал. И в то же время он чувствовал потребность говорить, сказать Гюнтеру хоть что-нибудь…

— Гюнтер… Я люблю тебя… Я люблю тебя больше всего на свете. Я был таким гадким все это время. А ты всегда был таким добрым со мной. Но я любил тебя… Только я так боялся умереть, что не мог совладать с собой. Но я тебя люблю. Я ведь еще ребенок. Но я уже такой старый… И знаю, что… Гюнтер! Зачем война? Зачем люди хотят войны?

— Да кто же хочет войны, Танги? Неужели те простые люди, что ходят по улицам? Те, что ничегошеньки не понимают и приходят в восторг от хлестко написанных газетных статей, которые щекочут им нервы? Кто может хотеть войны? Война — это бедствие. Люди кричат: «Идет война! Идет война!» — совсем как в средние века кричали: «Идет чума! Идет чума!» Никто не хочет войны. Но вот она началась, и все склоняются перед ней. Люди раскаиваются в этом, лишь узнав, что такое война, но тогда уже поздно.

Танги не спал. Гюнтер тоже. Крепко держась за руки, они ловили каждый звук в ночной тиши. Барак затих, погруженный во мрак. Их товарищ по тюфяку спал. Он был так худ, что его тело едва вырисовывалось под одеждой и одеялом. Часы текли медленно и неумолимо. Жизнь замерла. Танги не знал, живет ли он. Он задыхался под бременем своей скорби, слишком тяжелой для него, слишком тяжелой для человека. Он не плакал. Он был оглушен болью и не пытался ни понять, ни говорить. Он просто ждал, как люди ждут прихода поезда. Ночь тянулась долго. В бараке было холодно. Танги сидел на тюфяке, закутавшись в одеяло. Он накрылся с головой. Он дрожал. В жуткой тишине он слышал, что зубы у него лязгают, как стекла в бараке, когда пролетают бомбардировщики. Он слышал также, как арестанты храпят и стонут во сне. Но все эти звуки терялись в необъятном молчании осенней ночи.

В полночь началась тревога. Она длилась минут сорок пять. Заключенные даже не проснулись. Они уже привыкли и к грохоту бомб и к разрывам снарядов ПВО. Сначала барак осветили прожекторы; скрещивая лучи, они искали во мраке добычу. Затем стало светло как днем: самолеты сбросили осветительные ракеты. Издали бомбежка напоминает фейерверк. Это даже красивое зрелище. Танги не шевелился. Он крепче сжал Гюнтеру руку, и тот ответил тем же на этот молчаливый крик отчаяния. Но вот тревога кончилась. Все вновь погрузилось в тишину. Часы таяли минута за минутой; Танги забылся. Вдруг он привскочил со сна. Дверь в барак открылась, и Танги увидел, как из нее высунулись два винтовочных дула. От двери отделились две черные фигуры на черном фоне. Матиас зажег свой фонарик.

Гюнтер не стал его ждать. Он снял с себя одеяло и завернул в него Танги. Затем крепко поцеловал своего друга в лоб и двинулся вперед… Он был смертельно бледен и казался еще выше, чем всегда. Матиас подошел и как будто ничуть не удивился, увидев Гюнтера перед собой. Они пожали друг другу руки.

Другие заключенные тоже вставали. Некоторые бредили в полусне. Танги увидел, как мимо прошел чех и направился к выходу. Кто-то принялся вопить. «Нет, не сегодня! — кричал он. — Не сегодня! Клянусь, завтра я пойду сам! Только не сегодня! Нет!» К нему подошел эсэсовец, и крики прекратились. Дверь снова заперли.

Танги не помнил, как оказался на ногах. Он подошел к окну и прижался носом к покрытому инеем стеклу. То тут, то там появлялись кучки заключенных. Они шли, согнувшись в дугу. Следом за ними шагали солдаты с винтовкой в руке. Они двигались к зданию администрации. Танги узнал высокий силуэт Гюнтера.

— Отдай мне одеяло! Немец оставил его мне! — какой-то заключенный тащил с Танги одеяло, в которое его закутал Гюнтер. Танги не проронил ни слова. Заключенный резко дернул, и медальон, который Танги все еще сжимал в руке, покатился на пол. Заключенный бросился за ним.

— Что это такое?

— Медальон. На память от Гюнтера…

— Значит, он мой. Я его наследник. У меня есть свидетель.

— Он просил меня сохранить его на память о нем. Прошу тебя, ты же знаешь, что он мой… — сказал Танги устало.

— Нет, мой!.. Нет, мой!

Танги вернулся на свой тюфяк. Теперь их осталось на нем всего двое. Занималась заря. Серый свет разливался по бараку. Сирена завыла, возвещая подъем. Громкоговоритель начал передавать первые гимны. Танги вздрогнул и поднялся. Матиас пожал ему руку. Танги поблагодарил. Накопившиеся за ночь мертвецы лежали возле двери. Лагерная печь ожила: тонкая струйка дыма вилась, уходя в небо.

Разбитые иллюзии

I