Танго на троих (СИ)

К нашим разборкам присоединился удивлённый Пухляк, а я лишь закатила глаза — столько наивности в этом человеке, столько искреннего непонимания. Стоит, лупит близорукими глазками сквозь стёклышки, и ни фига не понимает — и как это его обожаемая жёнушка может производить столько шума. Может, он просто лошком прикидывается? Или правда такой наивняк? Он ведь думает, что и дети у него очень хорошие. И ладно Моль — маленькая, тщедушная козявка, вызывающая у родителей умиление, но Артурчик… Ну, я и выдала этой семейке всё, как на духу:

— Да я вашу моль писклявую пальцем не трогала. Я вообще здесь ни с кем не общаюсь, не то, чтобы на кого-то кидаться. Это ваш озверевший Артурчик на меня кидается и, кстати, это он мне руку сломал, ясно вам? А ещё грозит вторую сломать. — Я полностью игнорировала истеричные возгласы тётки, полная решимости выговориться до конца: — И на чём же таком готовом я живу, тётя Надя? Что вы мне здесь приготовили? Я в этом доме за всё время даже куска хлеба не съела. Вы не заметили?

Судя по вытянувшейся физиономии главы семейства он точно ничего не заметил. И, ободрённая его расстроенным видом, я продолжила:

— Я ухожу рано и прихожу поздно, чтобы не видеть никого из вас и не мешать никому. Ведь так, Эдуард Алексеевич? — я выжидающе уставилась на Пухляка.

Он растерянно снял очки и протёр своей футболкой стёкла.

— Диана, то, что ты сказала про Артура — это правда? — Пухляк был сильно взволнован, но я была уверена, что он знает — я говорю правду.

— Эдик, ты вообще уже не в себе, кого ты слушаешь — эту лживую, наглую оборванку? — от негодования у тётки задёргалась щека. Кажется, именно она сейчас не в себе.

— Наденька, но ведь надо же разобраться, — хозяин дома поднял руки в успокаивающем жесте, но куда там — злобно ощетинившаяся супруга копытом роет напольное покрытие, и уже готова плеваться огнём.

— В чём тут разбираться, Эдик? Твоя дочь плачет, твоего сына обвиняют бог знает в чём! Ты на чьей стороне, кого защищаешь? — визжало это неадекватное чудище.

Мне даже стало немного жаль Снежаночку, которая испуганно вжималась в дверь, хлопая глупыми глазёнками, и не понимала, что именно из-за неё прямо сейчас лопнуло хлипкое перемирие, и может разразиться кровавая бойня.

— Надя, я на стороне справедливости, и я никого не защищаю, и ничего не утверждаю. Я говорю, что собираюсь во всём разобраться, — терпеливо пояснил Пухляк. Но мне показалось, что он раздражён, если это вообще ему свойственно.

— Всё, я звоню маме, так больше не может продолжаться, — тётка рванула из комнаты, а присмиревшая Моль выпорхнула за ней следом.

— Диана, ты действительно обидела Снежану? — мягко спросил Пухляк.

— Не знаю, — я удивлённо пожала плечами, — ваша Снежана устроила мне допрос, а я ответила, что не хочу с ней разговаривать. Не думала, что она настолько ранимая, но и отчитываться перед ней не собираюсь.

Пухляк закивал, вероятно, соглашаясь с моим объяснением, и осторожно спросил:

— А про Артура — это правда?

Мне теперь что — на Библии поклясться? Охотно верю, что доброму очкарику неприятно узнавать о подобных грешках сынули, но не я же его толкала на сомнительные подвиги. Или всё-таки я — своим присутствием? А если и так, то тогда его тем более необходимо изолировать от общества, в котором столько раздражителей.

— Это было в самую первую ночь, когда я здесь осталась, — пояснила я Пухляку и, справедливости ради, добавила: — Но не он, конкретно, ломал мне руку — он просто сдёрнул меня за волосы с дивана, а я неудачно упала.

Глаза Пухляка были полны ужаса, но в них я не увидела недоверия.

— Почему же ты сразу всё не рассказала, Диана?

Я растерянно развела руками и сказала правду:

— Ну, а кто бы мне поверил? Вы же сами знаете, как мне все здесь «рады», и как относятся ко мне. Я не Вас имею в виду. А к тому же, я испугалась Артура, ведь он и сейчас мне угрожает. Я бы, может, и дальше продолжала молчать, но не хочу пострадать ещё больше. Мне у вас очень плохо, Эдуард Алексеевич, и очень страшно. Я прихожу очень поздно, чтобы не столкнуться с друзьями вашего сына. Один из них каждый день сторожит меня у подъезда. — Вот я и исповедалась доброму и странному Пухлячку.

Он закивал, как болванчик, и тихо вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. И что теперь будет?

Этим вечером меня больше никто не беспокоил. Ночью Артур ко мне не приходил, хотя я основательно подготовилась и ждала его. И в последующие три дня и три ночи родственники, казалось, просто забыли о моём существовании, даже бабка не звонила. Было как-то не по себе. Гипс с моей руки наконец-то сняли. Рука хотя и не болела, но была как чужая. Приходилось её разрабатывать.