Танго старой гвардии

В картонных коробках ничего особенного не оказалось. В одной лежали тридцать тысяч франков и толстая пачка республиканских песет, которые, в отличие от денег, имевших хождение в зоне националистов, обесценивались с каждым часом. Что же касается драгоценностей, Макс догадался, что, вероятней всего, в спальне у Сюзи Ферриоль стоит еще один сейф, потому что в «Шютцлинге» нашлось немногое — золотой медальон, карманные часы «Лосада» и булавка для галстука с крупной жемчужиной. И, кроме того, кошелек с полусотней золотых английских фунтов и старинная, украшенная изумрудами, сапфирами и рубинами брошь в виде стрекозы. Макс в сомнении оглядел кабинет, осветив фонариком оставленные повсюду следы. Теперь уж все равно, подумал он. И золотые монеты, и брошь — вещи опасные и могут выдать его, если он попадется полиции. А вот деньги — дело другое: деньги есть деньги. След их затеряется, едва лишь они перейдут из рук в руки: у них нет ни отличительных особенностей, ни иного владельца, чем тот, кому они принадлежат в данную минуту. И потому, прежде чем закрыть сейф, затереть носовым платком отпечатки пальцев и сложить инструменты в сумку, Макс забрал тридцать тысяч франков.

Небо усеяно россыпью звезд. С крыши особняка открывается великолепный вид на Сорренто и на залив, но Максу сейчас не до любования пейзажами. Утомленный подъемом, да еще с тяжелым рюкзаком за спиной, он лежит ничком у карниза, силясь выровнять дыхание. За освещенными корпусами отеля «Виттория» виднеется море — обширное темное пространство, по краю которого вплоть до отдаленного сияния Неаполя тянутся крошечные огоньки береговой линии.

Немного оправившись, придя в себя и утишив сердцебиение — сегодня он как никогда рад, что одиннадцать лет назад бросил курить, — Макс продолжает работу. Сняв рюкзак, достает из него альпинистский трос с узлами через каждые полметра, ищет, куда бы его понадежнее привязать. В слабом свете, исходящем от корпусов отеля, осматривает крышу, стараясь при этом не оступиться и не сверзиться в пустоту. Наконец он захлестывает петлей бетонное основание громоотвода и для верности обвязывает конец троса вокруг металлической трубы. Потом снова вскидывает рюкзак, отсчитывает шесть шагов влево, ложится над карнизом и, обхватив трос, смотрит вниз. Там, в шести-семи метрах ниже, строго по вертикали, находится номер русского шахматиста. Там темно. Всматриваясь в темный провал под балконом, Макс лежит неподвижно и вздрагивает от напряжения, меж тем как пульс опять начинает частить. Не по возрасту мне такие фортели, думает он, староват стал. В последний раз он попадал в такую ситуацию лет пятнадцать назад. Но вот он глубоко вздыхает, вцепляется в трос. Потом — когда переползал через карниз, ободрал немного локти и колени — медленно начинает спускаться, останавливаясь на каждом узле.

Если не считать постоянных опасений, что вот сейчас закружится голова или дрогнут руки, спуск оказывается легче, чем он предполагал. Через пять минут он уже на балконе и ощупывает застекленную дверь в номер. Вот бы оказалась не заперта, думает он, натягивая тонкие резиновые перчатки. Но нет. Приходится прибегнуть к алмазному резцу, который в былые времена давал отличные результаты: придерживая стекло, он вычерчивает по нему полукруг с дюймовым радиусом с центром в том месте, где находится задвижка. Потом, мягко постукивая, вынимает вырезанную часть, аккуратно опускает ее наземь, просовывает, стараясь не порезаться, руку и поднимает шпингалет. Дверь открывается, впуская его в темную пустую комнату.

Теперь Макс действует стремительно и по старинной методе. К собственному его удивлению, сердце бьется ровно и ритмично, как будто к этому этапу операции он вдруг сбросил сколько-то лет, а прежние навыки, припомнившись, так же неожиданно возвращают ему азарт и профессиональное спокойствие, которые еще минуту назад казались невозможными. И вот, двигаясь с предельной осторожностью, чтобы не споткнуться, он задергивает шторы, достает из рюкзака фонарик. Номер, хоть и очень просторен, прокурен насквозь, весь пропитан застарелым запахом табака. И на низком столике рядом с пустыми кофейными чашками и шахматной доской, где в беспорядке расставлены фигуры, стоит забитая окурками пепельница. Луч фонарика, скользя по номеру, выхватывает из темноты кресла, ковер, картины на стенах, дверь, ведущую в спальню и ванную комнату. И зеркало, на поверхности которого Макс, приближаясь, различает очертания собственной фигуры — черной, неподвижной и таинственной. При виде внезапно появившегося незнакомца он поначалу даже теряется.

Уведя луч в сторону, словно он отказывается узнавать себя в зеркале, Макс оставляет отражение во мраке. Фонарь освещает теперь заваленный книгами и бумагами стол. Макс подходит ближе и берется за поиски.