Танго старой гвардии

Макс больше следит не за перипетиями партии, где сталкиваются неведомые ему силы, движимые непонятными механизмами, а за игроками. Держа в пожелтевших от никотина пальцах истаивающую дымом сигарету, склонив светловолосую голову, Соколов не сводит невеселых водянисто-голубых глаз с доски. А Хорхе Келлер покинул свое место. Ослабив узел галстука, повесив пиджак на спинку стула, он только что поднялся — Макс уже замечал, что во время долгого ожидания он встает, чтобы размять ноги, — сунул руки в карманы и с рассеянным видом прохаживается по эстраде, будто измеряет ее широкими шагами, уставившись на носки своих спортивных туфель. При начале партии он вошел, как всегда, ни на кого не глядя, с неизменной бутылкой апельсинового сока. Протянул руку противнику, продолжавшему сидеть, поставил бутылку на стол, дождался, когда Соколов сделает первый ход, и двинул черную пешку. Большую часть времени Келлер остается неподвижен, подперев голову руками и спрятав лицо в скрещенных ладонях, но время от времени отпивает глоток прямо из горлышка или, вот как сейчас, прогуливается взад-вперед. Русский же не встал ни разу. Откинувшись на спинку стула, он чаще смотрит на свои руки, чем на шахматную доску, словно она ему без надобности, и ведет себя с чрезвычайным спокойствием — невозмутимо и безмятежно, — оправдывая прозвище Советский Утес.

Чуть слышный шелест ткани о дерево, предшествующий щелчку шахматных часов, — и Келлер возвращается на место: пошел отсчет времени для его хода. По залу проносится сдержанный, очень тихий ропот. Хорхе смотрит на черную пешку, только что снятую с доски его соперником и поставленную рядом с другими съеденными фигурами. Воспроизведенный мгновение спустя на табло ход русского, похоже, открывает путь одному из слонов чилийца, которые до сих пор были заперты.

— Дело плохо, — шепчет капитан. — Русский, кажется, совершил ошибку.

Макс смотрит на Мечу, сидящую в первом ряду: лица ему не видно — только короткие серебристые волосы и неподвижная голова. Рядом с ней — Ирина. Ее глаза устремлены не на табло, а на игроков. В соседнем кресле — отрешенный от всего, кроме игры, Эмиль Карапетян, с полуоткрытым ртом. С краю, там же, в первом ряду, занимая и часть второго — советская делегация в полном составе: человек пятнадцать, прикидывает Макс. Он разглядывает их одного за другим — костюмы, вышедшие из моды на Западе, белые рубашки, узкие галстуки, дымящиеся сигареты, непроницаемые лица, — задавая себе неизбежный вопрос: сколькие из них работают на КГБ? И есть ли кто-то, кто не работает?

После хода Соколова не прошло и пяти минут, как Келлер передвинул слона поближе к белым пешке и коню.

— Ага, вот оно, — шепчет в предвкушении Тедеско.

— Русский очень рискует, — сипит в ответ Ламбертуччи. — Но смотри: какая выдержка! Глазом не моргнет…

В зале — снова негромкий шумок и сразу вслед за тем — мертвая тишина. Соколов раздумывает; перемена лишь в том, что он закурил и внимательней смотрит на доску — может быть, на белую пешку, которая, как знает Макс, может оказаться ключом к шифру. И в тот миг, когда Келлер, сделав глоток сока, собирается снова встать со своего места, русский двигает свою пешку на две клетки. Двигает резко, напористо и едва ли не с яростью бьет по шпеньку часов. Словно для того, чтобы удержать противника на месте. И ему это удается. Келлер, уже приподнявшись, замирает, глядит на Соколова — в первый раз за всю партию глаза их встречаются — и очень медленно опускается на стул.

— Ого! — удивленно бормочет Тедеско, уразумевший наконец масштаб происходящего на доске.

— Что? Что такое? — допытывается Макс.

Капитан отвечает не сразу, захваченный тем, как стремительно, едва ли не с вызовом противники обмениваются ходами. Слон за пешку, конь за слона, пешка за коня. Только и слышен четкий отрывистый стук. И каждые три-четыре секунды звучит щелчок шахматных часов: игра пошла в таком темпе, словно все ходы были приготовлены заранее. Совсем не исключено, что так оно и есть, думает Макс.

— Проход белой пешки форсировал размен фигур, блокировав атаку слона, — говорит наконец Тедеско.

— Да, у слона — осечка, — подтверждает Ламбертуччи.

— Но какой молниеносный размен…

У Келлера в руке — последняя фигура, взятая им у противника. Он ставит ее в сторонку, рядом с другими, отпивает сока и слегка склоняет голову, как будто вдруг изнемог после длительного усилия. Потом словно ненароком на мгновение окидывает ничего не выражающим взглядом Мечу, Ирину, Карапетяна. Соколов с прежним меланхолическим видом чуть привстает и что-то говорит противнику — слов не слышно: зрители видят лишь, как шевелятся его губы.

— Что происходит? — спрашивает Макс.

Тедеско кивает, давая понять, что дело решилось.

— Думаю, предложил ничью.