Танго старой гвардии

Келлер оценивает позицию. Он словно не слышит русского и никак не проявляет своих чувств. Может быть, пытается понять, есть ли еще ход, думает Макс. Или размышляет о другом. Например, о женщине, которая его предала, и о том, почему она это сделала. Но вот он кивает и, не глядя на противника, протягивает руку; оба поднимаются. В пяти метрах от эстрады, в первом ряду сидит окаменевшая за эти последние минуты Меча Инсунса. Маэстро Карапетян сидит с полуоткрытым ртом — похоже, он сбит с толку. Сидящая между ними Ирина пристально и бесстрастно смотрит на табло и пустые стулья.

9. Вариант «Макс»

Меча Инсунса останавливается у киоска на Сан-Чезарео и покупает газеты. Макс в сером спортивном пиджаке стоит рядом, смотрит, как она листает их, отыскивая репортажи о вчерашней партии. Под заголовком «Ничья в шестой» «Иль Маттино» поместила снимок игроков в тот миг, когда они поднялись из-за стола: русский с непроницаемой серьезностью смотрит в лицо Келлеру, а тот отвернулся и словно думает о чем-то совсем постороннем или смотрит на кого-то через голову фотографа.

— Утро было и есть напряженное, — говорит Меча, складывая газету. — Они до сих пор совещаются втроем — Хорхе, Эмиль и Ирина.

— Она ничего не заподозрила?

— Ничего. Совершенно ничего. О том у них и идут споры. Эмиль не понимает, почему Хорхе сыграл вчера так, как сыграл. Сидят над доской, перебирают варианты… Когда я уходила, Ирина упрекала Хорхе, что согласился на ничью.

— Что это, такая степень цинизма?

Они идут вниз по улице. И Меча, пряча газеты в сумку — большую, холщовую, с кожаными вставками, — которая висит у нее на плече, отвечает:

— Да нет, не совсем. Партия складывалась так, что он мог бы и продолжать, но не захотел рисковать. Когда подтвердилось, что Ирина работает на Соколова, Хорхе немного растерялся… И понял, что, может быть, не выдержит, не сумеет противостоять натиску до конца игры. И потому принял ничью.

— Держался отлично. Ничем не проявил своих чувств.

— Он достаточно закален… И подготовлен для такого.

— Ну а с Ириной он как себя ведет? Удается притвориться?

— Лучше, чем ей. И знаешь, что я тебе скажу? В его случае это не притворство и не лицемерие. И ты, и я выгнали бы Ирину взашей, на порог бы не пустили… Я так вообще задушила бы ее собственными руками… А Хорхе сидит с ней за доской, с полнейшей естественностью анализирует варианты, которые она предлагает, принимает их или отбрасывает.

Длинная узкая улица еще больше сужается там, где магазинчики выставляют товары на тротуар. Время от времени Максу приходится пропускать встречных прохожих.

— Удар не слишком силен? — спрашивает он. — Хорхе сможет собраться и играть, как обычно?

— Ты его не знаешь. А то бы понимал, откуда это хладнокровие. Он продолжает играть. Для него это не более чем партия, исход которой решается порой в зале, а порой и за его пределами.

Озаряемые желтоватым свечением, которое отражается от стен домов, они то и дело переходят из света в тень. Сувенирные лавки чередуются с магазинчиками колониальных товаров, зеленными и фруктовыми, рыбными и колбасными, и запах снеди перемешивается с запахом кожи и специй. С вешалок свисает одежда.

— Он ни слова не сказал мне об этом, — говорит Меча, — но я уверена: Хорхе играет сейчас против двоих. Против русского и против Ирины. Своего рода сеанс одновременной игры.

Снова замолчав, она без особого интереса разглядывает витрину одежного бутика — стиль «хиппи», лен из Позитано.

— Потом, — продолжает она, — когда кончится матч в Сорренто, Хорхе поднимет глаза и по-настоящему проанализирует то, что здесь произошло. Ту сторону этой истории, которая относится к чувствам. И ему будет трудно. А до тех пор я ни о чем не беспокоюсь.

— Теперь я понимаю уверенность Соколова, — замечает Макс. — Какое-то высокомерие, что ли, чувствовалось в нем на последних партиях.

— Он допустил ошибку. Надо было выждать перед тем, как сделать ход. Устроить небольшое представление. Даже чемпион мира, будь он хоть семи пядей во лбу, не может потратить меньше двадцати минут на оценку этой исключительно сложной позиции… И на принятие решения. А Соколову понадобилось всего шесть.

— Отчего ж такая спешка?

— Гордыня обуяла, думаю. А провозись он дольше, мы бы могли подумать, что он своим умом дошел до такого вывода, и усомнились бы в вине Ирины. И еще, я думаю, Хорхе сумел вывести его из себя.

— Он для этого каждый раз вставал со стула? Провоцировал его?

— Ну естественно.

Теперь они оказались возле галереи Седиле Доминова, где несколько туристов слушают объяснения немецкоязычного гида. Обогнув группу, сворачивают налево — на тенистую узкую улицу Джулиани. В дальнем ее конце возвышается красно-белая колокольня собора, и башенные часы показывают двадцать минут двенадцатого.

— Трудно было представить, чтобы чемпион мира так оплошал… Так повелся… — замечает Макс. — Я считал, что в таких, как он, меньше…

— Человеческого?

— Да.

— От ошибок никто не застрахован, — возражает она. И, пройдя еще несколько шагов, говорит настойчиво, но как бы размышляя вслух: — Мой сын очень его раздражает.