Танго старой гвардии

— Эрнесто был человек воспитаннейший и изысканный, но ему не хватало таланта и воображения, которыми был в избытке одарен Армандо де Троэйе. Эрнесто был из тех, кто говорит только о себе, а тебя использует как предлог. Бывает, что тебе и в самом деле интересно то, что они говорят, но им об этом знать незачем.

— Да, так бывает.

— Но это опять же не твой случай. Ты всегда умел слушать.

Макс жестом как бы просит пощадить его скромность.

— Профессиональный навык, быть может?

— А в моем случае все потом пошло наперекосяк окончательно, — продолжает она, — и я стала злобствовать, знаешь, так мелко и гадко, как умеем только мы, женщины, когда нам плохо… На самом деле мне вовсе и не было так уж плохо, но и это ему вовсе незачем было знать. Несколько раз он пытался спасти наши отношения от того, что называл «пошлостью», и от полного краха, а потом сдался, отстранился, но, как и большинству мужчин, уйти ему удалось не дальше другой бабы.

Это слово в ее устах звучит почему-то не вульгарно. И это, и еще какие-то, хранимые в его памяти. В былые времена она употребляла и более крепкие слова, произнося их холодно и бесстрастно, как технические термины.

— А вот я ушла очень далеко, как ты знаешь, — говорит Меча. — Имею в виду безнравственность определенного вида. Безнравственность как вывод… Как осознание того, насколько бесплодна и пассивно несправедлива так называемая нравственность.

Она снова равнодушно стряхивает пепел на пол. Потом поднимает глаза на официанта, который, прежде чем подать счет, осведомляется, не угодно ли чего-нибудь еще. Меча смотрит на него, словно не понимает, что он говорит, или как будто его слова доносятся из дальней дали. И наконец качает головой.

— На самом деле я обжигалась два раза, — говорит она, когда официант удаляется. — Как аморальное существо, когда жила с Армандо, и как нравственная женщина, когда была замужем за Эрнесто. И только Хорхе, на мое счастье, сумел все это переменить. Его существование дало еще одну возможность. Открыло третий путь.

— Ты чаще вспоминаешь своего первого мужа?

— Армандо? Ну еще бы. Разве можно его забыть? Его знаменитое танго преследовало меня всю жизнь. Как и ты, в известном смысле. И сейчас — тоже.

Макс отрывается от созерцания чашки.

— Со временем узнал то, что было нам еще неизвестно там, в Ницце… Что его убили.

— Да. В местечке Паракуэльос, под Мадридом. Его увезли туда из тюрьмы и расстреляли. — Она почти незаметно пожимает плечами, как бы показывая, что трагедии, случившиеся много лет назад, зарубцевались и уже не причиняют прежней боли. — Один приказ касался бедного Гарсии Лорки, которого потом едва ли не причислили к лику святых. Второй — моего мужа. Это тоже возвеличило его и сделало легендой. И придало вес его музыке.

— Ты не вернулась на родину?

— Куда?! В унылую, злобную, провонявшую ладаном страну, которой правят спекулянты и ничтожества? Никогда. — С саркастической улыбкой она смотрит на залив. — Армандо было человек образованный, утонченный и либеральный. Творец чудесных миров… Остался бы жив — возненавидел бы этих кровожадных солдафонов, этих головорезов в голубых рубашках и с пистолетом на боку так же сильно, как и неграмотный сброд, от рук которого и погиб.

Помолчав, она переводит на него вопросительный взгляд:

— А ты? Ты-то как жил все эти годы? Ты в самом деле вернулся в Испанию?

Макс мастерит у себя на лице выражение, которое должно бы рассказать о могучих обстоятельствах, о лихорадочном времени, о счастливо подвернувшихся нуворишах, алчных до роскоши, о восстановленных городах и деревнях, о гостиницах, возвращенных прежним владельцам, о бизнесе, расцветающем под сенью нового режима, о волшебных перспективах, открывающихся для всякого, кто умеет держать нос по ветру. Так он резюмирует рассказ о годах ухваченных возможностей и бешеной деятельности, о потоках золота, циркулирующего туда-сюда и льнущего к тем, у кого хватает смекалки и отваги преследовать его — черный рынок, женщины, отели, поезда, границы, беженцы, — о целых мирах, повергнутых в прах на развалинах старой Европы, о лихорадочной уверенности в том, что, даже когда все это кончится, так, как было прежде, не будет.

— Я бывал там наездами. Во время войны мотался взад-вперед между Испанией и Америкой.

— И подводных лодок не боялся?

— Боялся до дрожи. Но выбора не было. Сама понимаешь, бизнес.

Она снова улыбается — почти как сообщница.

— Да, я понимаю… Бизнес.