Танго в стране карнавала

Рио северный и Рио южный кажутся двумя разными мирами. В роскошной и стильной южной зоне одежду демонстрируют на типичных тощих манекенах, этаких белокурых синеглазых Барби из пластика. На севере к таким иллюзиям не прибегают. Здесь сразу бьют в цель, выставляя на неровном тротуаре батарею пластмассовых задниц четырнадцатого размера. Никаких голов, никаких талий — одни ягодицы, обтянутые джинсой. Кьяра тут же начала проявлять к ним нездоровый интерес. С тех пор как я познакомилась с ней в общежитии, где она представилась упертой капоэйристкой, я успела заметить явные изменения в ее манере одеваться: свободные, с белым поясом штаны для капоэйры она променяла на тугие джинсики жителей Лапы. У меня душа никак не принимала эту форму одежды — в результате злые языки Лапы прозвали меня лесбиянкой. Мне вообще-то было наплевать, потому что в Бразилии под этим подразумевают скорее нечто вроде феминистки. Гораздо больше меня раздражало то, как приятельница Кьяры, крошка Режина, поведавшая мне сию новость, была при этом одета: блестящий ядовито-розовый комбинезончик из лайкры с разрезами по ноге до бедер и круглым вырезом на животе, выставляющим напоказ и мило подчеркивающим ее шестимесячную беременность.

— Я на гитаре-то играть не умею, Кьяра, так что не жди чего такого, — предостерегла я, когда мы добрались до стоянки мототакси. Но воодушевление моей подруги не угасло.

— Фабио настоящий артист. Этот парень знает бразильскую культуру изнутри и понимает ее. — В ее голосе слышался неподдельный энтузиазм. — Настоящий sambista, коренной. Ты Жоржи Амаду читала? Он прямо настоящий Гуляка.

— То есть женоненавистник, избивающий жену?

— Не в этом… — Она даже не рассердилась. — Я говорю об истинном духе бразильской богемы. Фабио представляет богему Рио, как Гуляка — богему Баийи.

Она замолчала и кивнула сама себе, а потом добавила с легкой завистью:

— С этим парнем ты действительно сможешь понять Бразилию.

— Если не считать того, что я скоро отправляюсь в Сальвадор, — добавила я, больше для себя самой, чем для Кьяры.

— Ой, да забудь ты про Сальвадор! — С этим криком она уселась в коляску мототакси. — Ты что, не понимаешь, с чем шутишь? Да во всей Южной Америке тебе никогда и ни за что не встретить ничего круче! — И мы стали подниматься по холму, причем Кьяра махала в воздухе руками, как подросток на каникулах.

Войдя в дом мастера, я с удивлением заметила, что он уже основательно навеселе.

— Не очень-то это здорово для мастера капоэйры, а? — с сомнением обратилась я к Кьяре.

— Сейчас он проводник духа Эшу и предоставил ему свое тело, — пояснила она.

— Что еще за Эшу?

— Афробразильский бог кандомбле, — прошептала Кьяра, широко улыбаясь покачивающемуся мастеру. — Он медиум для божеств, и добрых, и злых.

— Но почему он пьяный?

— Должен пить кашасу и курить сигареты, чтобы его посетили видения.

— Что-то он не особо похож на бога.

— Эшу — это Эшу. — Кьяра пожала плечами.

Не иначе как под влиянием этого самого Эшу ближе к вечеру я оказалась на своем первом (в Бразилии) уроке игры на гитаре. Дом Фабио тоже располагался на Руа Жоаким Муртину: старый колониальный дом примерно того же периода, что и Каса Амарела, но попроще и со следами пребывания художника на передней веранде. К дому взбегала одна из девяноста трех каменных лестниц Санта-Терезы, удобнейший путь отступления для малолетних воришек, с приходом лета регулярно донимавших Карину и ее постояльцев. Вдоль извилистой дороги выстроились странные дома — плотно примыкающие друг к другу темные треугольники с замысловатыми барочными фризами. На верхней ступеньке жертва кандомбле: глиняная миска с красным свечным воском, в нем курятся тонкие бурые палочки благовоний.

Мы покричали, и из окна выглянул Фабио. Он был без рубашки, темные колечки влажных волос падали на лоб. Кожа цвета жженого сахара буквально светилась изнутри. Увидев нас с Кьярой, он расплылся в широкой Бразильской Улыбке и побежал открывать нам ворота.

Этот парень был настоящей мечтой карикатуриста: непокорная шапка черных кудрей, глазищи в обрамлении загнутых ресниц, длинный изящный нос, большой рот и очень крупные зубы. Тощее тело выдавало в нем ленивца, пренебрегающего физическими упражнениями, любителя поспать. На руках — мозоли от игры на барабанах, большой и указательный пальцы пожелтели от сигарет-самокруток. Говорил Фабио сипло — лег под утро, объяснил он. Показывая нам с Кьярой дом, он то и дело радостно кашлял. Фоном звучала запись на винтажном кассетном магнитофоне, мелодия аккордеона, похожая на капли дождя. Это Эрмету Паскоал,[43] объяснил Фабио.

Я села на деревянный стул и приготовилась к уроку, но учитель продолжал слоняться по комнате, собирая какие-то вещицы, возился в углу у небольшого алтаря, кажется, в честь святого Георгия. Там же стояли свеча и бутылка кашасы.

Фабио положил побег сильно пахнущего растения (он называл его арруда[44]) на плечо пластмассовой статуэтки рыцаря на коне, перекрестился и только после этого вернулся к нам. Он сел против меня, а Кьяра расположилась в гамаке.