Танго втроём. Неудобная любовь

— Гришенька! — Опустившись на табуретку, Анфиса прикусила нижнюю губу и, глядя на мужа снизу вверх, виновато улыбнулась. — Я всё думала, как тебе сказать, но не могла собраться с духом, ты уж не держи на меня зла, все мы бабы такие. — Облизнув языком губы, она с усилием распрямила согнутые плечи, и Григорий с удивлением заметил, как, перебирая поистёршуюся ткань передника, беспокойно забегали её пальцы. — Не знаю, как и приступиться…

— Так её иль нет? — Проведя по блестящим пышным усам, Григорий сощурился.

— Гришенька, милый, что было, то прошло, за четыре года всё быльём поросло, ведь не чужие ж мы ей, всё, как ни на есть, отец с матерью, — просыпая сухие горошины слов, зачастила Анфиса. — Что было — не вернуть, но не век же врагами по земле ходить. Куда ж ей податься, ведь здесь же ей дом родной, мать, отец… — Немного осмелев, Анфиса хотела привстать, но в этот момент на её плечо опустилась тяжёлая рука Григория.

— Много эта стерва думала о родном доме, когда перед всей деревней мать с отцом на посмешище выставляла?! — Глядя в пустоту невидящими глазами, Шелестов скрипнул зубами и с силой сжал плечо жены. — Ей что, усвистела в Москву, носа сюда не кажет, а обо мне она подумала? Как мне-то жить? Как в глаза людям смотреть? Иду по улице, а мне в спину каждый пальцем тычет.

— Да никто на тебя не смотрит, у всех своих забот достаточно. Все давно и думать забыли, один ты всё никак успокоиться не можешь. — Дёрнув плечом, Анфиса заставила Григория убрать руку.

— Да как — никто, как — никто?! — сорвался на крик Шелестов. — Чужие — ладно, чёрт с ними, а своим как объяснить, отчего у меня с покойным Мишкой внук общий завёлся?

— Заводятся только клопы в диване, да ещё мышь в подполе! — Сверкнув глазами, Анфиса поднялась с табурета, и от её гневного взгляда воинственный пыл Григория пошёл на убыль. — Скажи-ка мне на милость, человек хороший, с какой такой радости ты Голубикина в кумовья к себе записал?

— А с такой, что сын Крамского мне — внук, вот с какой! — злясь на жену за то, что по её милости ему приходится говорить вслух такие неприятные вещи, Григорий насупился.

— Да будет тебе известно, к нашему внуку Крамской не имеет никакого отношения, — выдернув из пучка торчащую шпильку, Анфиса Егоровна подхватила тяжёлую шелковистую прядь волос и, накрутив его на палец, ловко заправила обратно.

— Ну да, ну да, — помрачнев лицом, пробубнил под нос Шелестов, — я — не я и хата — не моя. Ты хоть иногда думай, что говоришь-то! Если Мишка ни при чём, то кто тогда «при чём»? Ты что же думаешь, я и вправду поверю, что Крамской подарил нашей Любаше квартиру в Москве за «здорово живёшь»?

— Если бы ты хоть раз сумел перебороть свою обиду и съездил к дочери взглянуть на собственного внучка, ты бы сейчас этого не говорил.

— Это ещё почему?

— Потому что Мишенька — полная копия Кирюшки, вот почему. — Не желая продолжать бесполезный спор, Анфиса расправила на себе фартук и, повернувшись к мужу спиной, взяла в руки миску и принялась торопливо взбивать осевшую пену.

— Да брось ты эту ерунду к чёртовой матери! — Отобрав у жены многострадальную миску, Шелестов брякнул посудиной об стол, и, ударившись о борт, пена выплеснулась через край. — Ты зачем мне всё это говоришь? На жалость давишь? Если так — ничего у тебя не выйдет. Если Любка осмелится заявиться в мой дом, так и знай: я её тут же вышвырну, как шкодливую кошку!

— Гриша!

— Что — Гриша?! — заводясь на полную катушку, во весь голос рявкнул он. — Как я сказал, так и будет!

— Мам, а что, тот, который кричит, и вправду мой дед?

От неожиданно прозвучавшего у него за спиной детского голоска Григорий вздрогнул и, медленно повернувшись на сто восемьдесят градусов, уставился на вошедших широко раскрытыми от изумления глазами.

— Эт-то ещё кто? — споткнувшись на слове, словно на придорожной кочке, он подался всем корпусом вперёд.

— Я — Шелестов. Миша. — Изучающее взглянув на деда, Минечка шагнул ему навстречу и, вытащив свою маленькую пухлую ручонку из кармашка шортиков, совсем как взрослый, протянул её Григорию.

— В таком случае я — Шелестов Гриша. — Посмотрев на свою заскорузлую от бензина и машинного масла руку, Григорий обтёр её об себя и, секунду поколебавшись, протянул внуку.

Утонув в огромной дедовской ладони, маленькая ручонка вздрогнула, и, заглянув в тёмно-карие глаза крохотного человечка, Шелестов ощутил, что его собственное сердце радостно встрепенулось. Подхватив мальчика на руки, он крепко прижал его к себе, и чувство того, что теперь он на земле не один, заполнило счастьем каждую клеточку его тела. Счастье, переполнившее его до краёв, было огромным и светлым, и, пряча лицо в шелковистых кудряшках внука, Шелестов вдруг отчётливо понял, что больше никогда и ни перед кем он не опустит глаза.

* * *

— И куда ты его тащишь, на ночь глядя, шла бы одна, мальцу уж скоро спать. — Ни на минуту не желая расставаться с внуком, Шелестов с неохотой спустил Миню с колен. — Надо же, понёсся чёрт по бочкам! И чего тебе не сидится дома? Какая такая у тебя нужда идти к Анне?