Танго втроём. Неудобная любовь

— Ты эту сказку оставь для Гриши, он у нас сознательный, — жёстко сказала она, — а мне мозги полоскать ни к чему. Пока Анна была тебе не нужна, ты и помнить о ней не помнила, а сейчас вдруг решила заботу проявить. Нет, врёшь, Любка, у тебя на уме другое. Не знаю, что тебе от Кирюшкиной матери надо, но, если ты решилась на такое, значит, у тебя край.

— Как ты могла так со мной поступить, мама! — Понимая, что теперь ни при каком условии Анна не скажет ей о местонахождении Кирилла, Люба была готова разрыдаться от отчаяния.

— Мишенька — не игрушка, а живой человек, и использовать его, как живца, — подло! — не выдержав, крикнула Анфиса. — Ты о нём подумала? Каково будет ему? Если тебе пригорело — ступай к Анне, я тебя не держу, но без Миши.

— Почему ты считаешь, что вправе решать за меня, что для меня хорошо, а что плохо?! — чувствуя, как горячие солёные слёзы разъедают глаза, с ожесточением выкрикнула Люба.

— За тебя никто ничего не решает, живи, как хочешь, уже большая, но Мишу не тронь! — в голосе матери зазвучали незнакомые металлические нотки, и Люба поняла, что за внука Анфиса готова сражаться насмерть с кем угодно, даже с ней.

— Хорошо… будь по-твоему. — Отступив на шаг, Люба опустила глаза в пол, но потом, вдруг вскинув их на мать, прищурилась, и от странного выражения, на короткий миг промелькнувшего на её лице, по спине Анфисы невольно побежали мурашки. — Будь по-твоему, к тёте Ане я пойду одна, но знай: я сделала всё, что было в моих силах, и, если получится так, что на всю жизнь Миша останется без отца, это будет только твоей виной.

* * *

Скинув босоножки на ступенях, Люба босиком пересекла прохладные тёмные сени и, постучав согнутыми костяшками пальцев по дверному косяку, несмело заглянула в дом.

— Тёть Ань, можно?

— Кто там есть-то? — процеживая парное молоко, Анна поддерживала дно жестяного ведра рукой и, не отрываясь, старалась, чтобы широкая струя попадала точно в середину горлышка трёхлитровой банки, покрытой сложенной в несколько слоёв марлей. — Антонина, ты, что ли? Обожди минутку, я сейчас закончу.

— Тёть Ань, это не Антонина, это я, Люба Шелестова. — Переминаясь с ноги на ногу, Люба посмотрела на согнутую худую фигуру Кирюшиной матери. — Можно мне войти? — заставив себя улыбнуться, она ощутила, как от волнения задрожали её губы, и, представив свою неуверенную улыбку со стороны, почувствовала себя неловко.

— А чего ж нет? — не отрывая взгляда от горлышка банки, Анна краем глаза посмотрела на Любаню и, доброжелательно улыбнувшись, извинилась: — Уж ты обгоди маленько, я сейчас доцежу и освобожусь, а то, боюсь, до вечера скиснет.

Проседая под тяжестью жирного молока, марля постепенно опускалась и, вытягиваясь воронкой, медленно, но неуклонно сползала с горлышка внутрь банки.

— А, что б тебя! — поставив ведро на стол, застеленный пёстрой клеёнкой, Анна расправила марлю и, промяв в ней пальцами небольшое углубление, снова взялась за ведро. — А чего это тебя так долго не было видно? Как уехала в Москву, так с концами. Кирюшка с Марьей хоть когда-никогда наезжали, а ты — как сквозь землю! — Опрокинув жестяное ведро, она дождалась, когда стекут последние капли и, отправив его под стол, осторожно сняла с банки тяжёлую, намокшую марлю, на поверхности которой остались мелкие соринки.

— Тёть Ань, я ненадолго. — Подумав о том, что, занятая делом, Анна при всём желании не смогла бы разглядеть её глупой улыбки, Люба вздохнула свободнее и, решив обойти неудобный вопрос стороной, потихоньку приступила к делу: — Я ещё вчера хотела зайти, вечером видела — свет в окошках горит, — да не собралась, то одно, то другое. — Понемногу освоившись, Люба подкупающе улыбнулась, и на её щеках появились глубокие очаровательные ямочки. — Сто лет ни с кем не виделась, соскучилась незнамо как. Ну как вы живы-здоровы? Всё слава богу?

— Да что ж мы в дверях-то? — всплеснув руками, словно удивляясь собственной бестолковости, Анна распахнула дверь и первой прошла в комнату. — Ты, Любонька, проходи, садись, я сейчас чайку поставлю, — проговорила она, явно собираясь вернуться обратно в кухню, но Шелестову это не устраивало.

— Не стоит, тёть Ань, я и вправду ненадолго. — Коснувшись руки Анны повыше локтя, Люба заставила её остановиться на полпути. — Вы мне лучше о себе расскажите, а чая я и в Москве попить успею.

— Да как я? Всё по-старому. — Взявшись рукой за угол стола, Анна неторопливо опустилась на стул и, тяжело выдохнув, с усилием заставила себя распрямиться. — Вот, поясница замучила, как вступит, так хоть караул кричи, а так бы всё и ничего. Да бог с ней, куда от этого денешься — старость! — отмахнувшись от болезни, как от назойливой мухи, Анна Фёдоровна слегка качнула своей сухонькой ручкой и, будто извиняясь за то, что позволила себе лишнее, виновато улыбнулась.