Танго железного сердца

Куски моего тела, со стуком падающие в жестяной таз. Капли крови на сером металле.

Боль.

Для получения признания к преступнику разрешается применять пытку. Процедура называется инквизитио. «Истинная правда» — вот что интересует судей. Если бы серые задавали вопросы, я бы давно признался, но я не знаю, в чем. Потому что они не задают вопросов. И их вряд ли интересуют ответы.

Но я все равно кричу, обвиняя всех — и вас, дедушка! — во всех смертных грехах, не исключая скотоложества и богохульства. И половины моих слов хватило бы, чтобы осудить на казнь весь Сантаг. Я кричу, плачу и умоляю. Я готов предать всех — я предаю всех — но это бесполезно.

Потому что им все равно.

Что может быть нелепее ненужного предательства?

В последний раз они вырезали кусок мяса из моего левого бедра.

И, похоже, не собираются на этом останавливаться.

Надеюсь, это письмо дойдет до вас, дон Каррехирес. Дедушка. Они мне обещали.

Я хотел стать великим. Как странно вспоминать детские мечты, оказавшись один на один с темнотой.

Но еще более странно, что мои мечты сбылись.

Теперь я великий предатель.

Не сомневаюсь, что они наделены огромной силой. Я видел, как вспыхнул в темноте шатер, где жил полковник Себастьяно Рибизи, видел, как белые огненные мечи разили солдат, выбегающих спросонья… как вспыхнула и превратилась в пылающий факел корова. С диким мычанием она бежала, полыхая, по лагерю. Люди кричали, я застыл.

Я не был хорошим человеком. Я крал, убивал, воровал и делал разное, но я все надеялся, что смогу стать лучше. Стать великим, как вы дедушка. Выбрать и взять шпагу со стола, чтобы противостоять беззаконию и любым «великим». Хоть людям, хоть серым.

Право выбирать — кем быть: человеком или тварью.

Мне кажется, это единственная власть, данная человеку от Бога.

* * *

Дон Каррехирес ди Нагано и Илоньо с трудом разогнул старые колени и поднялся.

Взял со стола шпагу.

Сухая морщинистая рука его была закапана красным, как кровь, воском.

ОБЫКНОВЕННЫЕ ГЕРОИ

ВСЯ СКАЗКА МАУГЛИ

I. Вся сказка

1941

Младший сержант Валентин Бисеров расстроен. Сержант думает, что хохол на командирской должности — это кристально чистый, хрустально прозрачный, голубовато холодный, с золотыми рыбками п…ц. И в этот незамутненный п…ц с головой ныряет вторая парашютно-десантная рота ОМСБОН НКВД в полном составе.

— Ну, лягли і поповзли! — командует майор через плац. — До мене!

Вторая рота лягает и ползет.

— Животи пiдтягти! Зад не піднімати! Швидше, суччi діти, швидше! — майор стоит и смотрит.

В «прыжковый» паек входят сухари и кусок комбижира. Теоретически этого хватит, чтобы после выброса проделать марш-бросок на десять километров с оружием, в полной выкладке и не сдохнуть на пороге части.

«Прыжковый» паек давно не выдают; в столовой же кормят — не сказать, что на убой. К тому же они сейчас после десантирования, а значит: потеряли пару килограммов живого веса каждый. Так что, хрен там, думает Бисеров, работая локтями. Подтягивать особо нечего. К моменту п…ца десантники настолько стройные, что расположение плаца, на котором командует майор Трищенко, можно определить издалека: по скрипу, с которым ребра стираются о бетон.

Но майора Трищенко это не волнует.

— Вторая рота, хазы!

Звонкое украинское «ха» наотмашь лупит по телам в камуфляже. Эффект убийственный. Часть десантников погибает на месте; другие продолжают двигаться, как цыплята с отрубленными головами, пока не понимают, что давно мертвы; затихают. Третьи уткнулись в землю.

Твою мать, думает Бисеров.

Трищенко не улыбается. Майор стоит на крыльце столовой, широко расставив ноги в начищенных сапогах. На нем командирская шерстяная форма — сейчас ранняя осень и довольно холодно; у него красное лицо и пористый алкоголический нос. Майор достает платок и рассеянно вытирает ноздри; глаза не отрываются от плаца. Команда о начале газовой атаки — коронный номер Трищенко: поэтому важно не упустить момент, когда десантники, выматерившись в бетон, сломают себя и начнут выполнять.

Начали. Шевелятся. Лихорадочно открывают подсумки. Через несколько секунд вместо лиц — резиновые хари: глаза-иллюминаторы и хоботы из брезента.

— …i поповзли! — орет майор.

Ага, щас. Бисеров ползет. Дышать нечем; локти, похоже, стесаны до мяса. В противогазе жарко и ни хрена не слыхать (именно поэтому Трищенко так надрывается). Стекла мгновенно запотевают. В ушах — гул, словно нырнул на глубину; а там сидит туберкулезник, который уже выплюнул половину легких и теперь со свистом выхаркивает остальное. Младший сержант с некоторым удивлением отмечает, что этот звук — его собственное дыхание.

Через окуляры Бисеров видит…

Ни хрена не видит, если честно.