Таня Гроттер и Болтливый сфинкс

– Почему разлюбил? Да я за Катьку, если надо, даже Гломова по стене размажу! Просто я не собираюсь ни перед кем отчитываться. Что такое, если разобраться, брак в нашем магическом варианте? Пошлая гражданская процедура. Ты семенишь на мокрых лапках и ставишь Лысую Гору в известность, что любишь такую-то. Ну пришлют они ведьмака с синим носом, который проштампует нам лбы невидимой печатью и заставит расписаться в книге. И что? Если люди порядочные, они и так вместе. Если нет, никакая Лысая Гора их отношений не спасет.

Играющий комментатор говорил бодро, почти заученно. Похоже было, что он уже раз десять озвучивал свои аргументы Лотковой, вот только едва ли ее убедил.

– По-моему, ты сам запутался. А если появятся дети? – спросила Таня, которой Гробыня недавно нагадала на куриной лапше, что у нее, Тани, будет четверо и все мальчики.

– Ну и замечательно! Хоть пятьдесят человек! Только где ты видела детей, которым нужны не любовь и забота, а штамп на родительском лбу! «Ах, мамочка! Вы с папочкой не проштампованы! Сейчас я упаду с горшка и проломлю себе голову!» – ехидно сказал играющий комментатор.

– Не придуривайся, Ягун! На самом деле ты вовсе не такой осел, каким пытаешься казаться! – отрезала Таня, с подозрением поглядывая на феноменальных размеров уши играющего комментатора. – При чем тут эти штампы? Девушке нужны проявления любви и уверенность! Определенность ей нужна! Если же ради тебя не идут даже на малую жертву, а вместо этого принимаются разглагольствовать – это уже скверный признак. Я Катьку прекрасно понимаю.

На правах старой боевой подруги она могла позволить себе быть искренней. Но Ягуна Таня не убедила.

– Женщинам нужны мозги, а не уверенность. Это только кажется, что для женщин главное – любовь. Любовь – это основное блюдо, вроде картошки какой-нибудь, а жалобы – десерт. Отними у женщин возможность стонать и быть несчастными, и они не захотят никакой любви, – заявил он.

Таня повнимательнее вгляделась в Ягуна и неожиданно засмеялась.

– Чего ты ржешь? – спросил Ягун.

– Если я что-то понимаю в людях, не пройдет и полугода, как у Ягге появится невестка! – сказала Таня.

– Почему это? Да ни за что!

– Катька не только красивая, но и упорная. А ты хоть и прешь как танк, и из пулеметов стреляешь, да только у танков дизель быстро заканчивается. Едва танкист вылез с пустым ведром и, озираясь, побежал в кустики, тут его цап под белы ручки и доброе утро, господин Лотков!

* * *

На обед Таня шла с Пипой. Круглая как шарик Пенелопа катилась впереди, на ходу ухитряясь вещать сразу по двум зудильникам. На одном висела неизменная тетя Нинель, в другом же прыгало нервическое лицо папули, вечного председателя В.А.М.П.И.Р. и прочих потусторонних организаций.

За Пипой брел верный Генка Бульонов, на челе читалось глубокое нравственное удовлетворение от того, что у него такая замечательная во всех отношениях девушка.

Ощущалось, что Пипа счастлива и довольна как собой, так и миром. Еще полгода назад она упорно худела и замучивалась подбирать себе одежду, зато теперь наступил счастливый момент примирения с собственным телом. Толщина стала ее визитной карточкой, и каждый лишний килограмм только добавлял на карточку позолоты – не более.

Когда однажды залетевшая в Тибидохс Зализина брякнула: «Да ты тяжелее Бульона на центнер с гектара!», Пипа даже не разозлилась и хладнокровно отвечала: «Ну и что? У него ноги как циркуль и каждый шаг километр, а я все равно быстрее качусь!»

Дочь дяди Германа освоила важнейшее правило взрослой жизни. Если не можешь спрятать физический порок – преврати его в достоинство. Лишь то надежно спрятано, что лежит на глазах у всех. Осмыслив этот простой принцип, Пипа умиротворилась и радостно каталась по коридорам Тибидохса вслед за высоченным Бульоновым.

Единственное, в чем Пипа не делала заметных успехов, была магия. Дар по-прежнему пробуждался у нее, только когда Пипа бушевала и выходила из себя. В эти минуты Большая Башня тряслась и содрогалась, а двери Жилого Этажа распахивались в противоположную сторону, точно их выворачивал незримый сквозняк.

«Ох уж эти интуитивщики! Что Пипа, что Кирьянов! У меня от них мигрень!» – морщась, стонала Великая Зуби и требовала у Ягге срочно выписать Пипе успокаивающего.

Под конец, утомленная одновременной беседой с папулькой и мамулькой, Пипа состыковала оба зудильника экранами, столкнув дядю Германа и тетю Нинель нос к носу, что немало тех озадачило, поскольку в Москве они сидели по разным комнатам огромной своей квартиры и встречались лишь изредка.

– Пусть хоть так пообщаются! А то жалуются мне друг на друга, надоели! – пояснила Пипа Тане.

– Они что, поссорились? – спросила Таня.

Пипа дрогнула щеками и возвела глаза к потолку.

– Не то чтобы поссорились. Но старичкам вечно надо на кого-нибудь пообижаться. Если же никого поблизости не подворачивается, они дуются друг на друга. Сил-то много еще, а гнобить некого!

– А Халявий?

– Ага, поймаешь его! Отожми карман домкратом. Халявий вечно по клубам шляется, а домой является только для того, чтобы чего-нибудь украсть.