Танюшка

Annotation

В сборник включены рассказы сибирских писателей В. Астафьева, В. Афонина, В. Мазаева. В. Распутина, В. Сукачева, Л. Треера, В. Хайрюзова, А. Якубовского, а также молодых авторов о людях, живущих и работающих в Сибири, о ее природе. Различны профессии и общественное положение героев этих рассказов, их нравственно-этическне установки, но все они привносят свои черточки в коллективный портрет нашего современника, человека деятельного, социально активного.

Владимир Мазаев

Владимир Мазаев

Танюшка

Всхлипывая от натуги, Митя жал педаль главного фрикциона, одновременно рвал на себя рычаги управления — темнело в глазах. Тягач с заторможенными мертво гусеницами вяло сползал по скату оврага в клубящуюся воду: три тонны груза на платформе делали свое дело.

Мелкие замусоренные волны омыли решетки фар, запрыгали по капоту и вдруг — ртутно искрясь — лизнули смотровое стекло. Двигатель заглох, понесло горячим паром, в наступившей тишине отчетливо стало слышно хищное шипение, плеск проникавшей в кабину воды.

Капитан милиции Шварченков, ехавший попутным пассажиром, судорожно дергал ручку бокового стекла, перепутав с дверной.

— Куда! — крикнул Митя жалобно, не отпуская рычагов. — В люк!

Шварченков, в черном овчинном полушубке со смятыми погонами, грузный, перепоясанный офицерским ремнем на последней дырочке, боднул головой люк; крышка хряснула, откинувшись, и Шварченков, суча сапогами по обшивке сиденья, задыхаясь, полез вон; весело затрещал под мышками полушубок.

Ледяной обруч сжал Мите колени. Он ахнул, заболтал ногами, бросил рычаги — сунулся следом за капитаном. Пальцы, занемевшие на рукоятках рычагов, никак не ухватывали ребристый край люка.

Он сполз на четвереньках с крыши кабины на платформу и пополз дальше, по лоснящимся, скользким штангам.

Сумерки стерли четкость линий, но на кромке воды и суши дрожали такие же, как там, на стекле, ртутные искры, и было видать, что до берега метра четыре, не меньше. Там уже стоял приплясывая Шварченков, запихивал под воротник выбившийся шарф, повторял хрипло:

— Давай-давай, парень! Давай прыгай, так-перетак!..

Митя трусливо прыгнул, но не рассчитал, конечно. Лицо ожгли черные стеклянные иглы. Он закашлялся, выплевывая воду. В голове отдаленно, усыпляюще зазвенело. На мгновение стало темно. И подумал: всё, конец!

Хватаясь руками за скользкое, отвратительное на ощупь дно, стал карабкаться на берег. Шварченков потянул его за плечи, но поскользнулся на глине и едва не столкнул обратно.

Они сели на пласт подмытого дерна, захрустевшего прошлогодними сухими будыльями. Тягач отсюда, сверху, походил в темноте на полузатопленный плот. Несущиеся в невидимом потоке обломки дерева, глыбки льда постукивали по буровым штангам, которыми был загружен тягач. Хлестал порывами ветер, нанося промозглостью прелой травы, старого снега; на том берегу сиротливо шуршал голый кустарник.

— Как же ты, парень? — сказал Шварченков, отворачиваясь, тщетно пытаясь прикурить на ветру, спички ломались.

— Хрен его знает... — Митя стукнул зубами, принялся злыми рывками сдергивать с себя сапоги, с каждым рывком приговаривая: — Я ж по этой!.. дороге!.. сто раз!..

— Вот то-то и оно! — Шварченков, ругнувшись, стал бить но коробку сразу целым пучком спичек. Пламя яро пыхнуло, обуглив полпапиросы, выхватив его напряженно сжатые на мундштуке губы, с черными сверлышками зрачков растерянные глаза. — Давай выжимайся, да потопали скорее, пока не околели, — сказал он уже спокойнее. — До поселка недалеко. Там у меня родня, обсушишься... Э, да ты, брат, без шапки остался, — протянул он, всмотревшись в Митю, — Обронил, что ли?

Митя провел растопыренными пальцами по голове, волосы торчали сосульками и уже слегка заледенели. Он молча сполз с обрыва, побрел к машине. Вода сейчас не показалась обжигающей, только живот почему-то втянулся сам собой да стало стеснять дыхание.

Взобравшись на кабину, он свесился в люк, протянул руку, пытаясь дотянуться до выключателя «массы» (хотя в этом уже было мало смысла). Вода плескалась в кабине, как в ванне, на уровне приборного щитка. Это было неправдоподобно и дико, хоть бейся лбом о железное ребро люка. Слабо мерцала на щитке, умирая, какая-то лампочка.

— Не нашел, что ли, шапку-то? — озабоченно спросил Шварченков, когда Митя вернулся.

— К-куда там, — сказал Митя. — Жалко, ч-черт. Почти что новая, тридцатку нынче отдал. — Он расстегнул телогрейку. — Давайте-ка выжмем, а то меня уже к-колотун берет.

Кое-как выжали телогрейку. Шварченков отдал ему свой шарф, Митя обмотал им голову на манер чалмы, и они пошли вверх по сипящему в своей глубине, булькающему оврагу.

Был предпоследний день апреля, вернее — уже ночь.

Запоздалая нынче весна давала о себе знать. Под ногами кое-где хлюпала снежная каша, а ветер дул, казалось, из самого неба, глухого и холодного, точно обледенелый колодец. Они то продирались сквозь кустарник, то шагали по бесконечным и твердым, как пни, кочкам. «Околею», — подумал Митя, ощущая плечами, всем телом сырость одежды, которая уже не грела, а лишь тяжело давила.