Танки на Москву

Джип помчался по дороге, лихо объезжая рытвины и воронки, чуть заросшие бурьяном. «Колесит, как у себя дома, — ворчал водитель, едва поспевая следом. — Привык носиться по бродвеям». Турин заметил, что Бродвей — американская штучка, а впереди едет британец, подданный ее величества королевы.

— Что этот подданный здесь делает?

— Миссия у него такая — всюду свой нос совать.

— Не боится, что оторвут?

— Боится, но все равно сует. Англичане, Сережа, любознательный народец.

На повороте к селу Нижний Юрт остановились — вооруженные бородачи преградили путь. Выяснилось, что дальше может следовать только джип, вторая машина должна остаться у блокпоста.

— Полдень. — Турин взглянул на часы. — Если к трем не вернусь, сматывайся один. Понял?

— Удачи, капитан!

Затемненные окна джипа создавали сумеречную реальность, сквозь которую проступали кусты, высокий пригорок, большое кукурузное поле. На переднем сиденье подданный ее величества сладко похрустывал чипсами:

— Свобода! Будем давать свобода!

— Ага, свобода, — согласился Турин. — Ни пройти, ни проехать.

Встреча на селе оказалась бурной. Британца окружили боевики — по-приятельски обнимали, гоготали. Чувствовалось, что это — самый дорогой, самый желанный гость. Из кирпичного особняка, украшенного по сторонам минаретными башенками, вышел рыжебородый чеченец. Пожав британцу руку, распорядился:

— Привести!

Двое направились к сараю, откинули щеколду, выпуская пленника. Турин не узнал своего товарища — впалые щеки, обросшие редкой щетиной, огромные глаза, в которых затаился животный страх. От жизнерадостного офицера, обладавшего точеной выправкой, не осталось и следа. «Глебов, что они с тобой сделали?» — ужаснулся капитан.

Британец протокольно осведомился:

— What is your name? Как звать?

— Хлебов, — прошамкал беззубый рот.

— What?

— Прапорщик Алексей Хлебов.

«Вот мерзавцы! — выругался про себя Турин. — Внаглую подсовывают другого». Это встревожило больше всего: а жив ли Глебов? Не прогуливается ли уже по райским кущам?

Нечаянно обмолвился:

— Это не тот!

Пленник обреченно склонил голову. Жирные мухи облипали тонкую кожицу, пропахшую гнилью. Он покачивался, как тростинка, которую вот-вот унесет ветер. Не в силах смотреть, капитан отвернулся. Заметив его сомнения, рыжебородый властно потребовал:

— Так тот или не тот?

Турин вдруг понял, что если откажется от этого человека, то примет на себя тяжкий грех: «Жить ведь потом не смогу — будет по ночам мерещиться, всю душу изведет».

Боевики с интересом наблюдали за происходящим. Не подавая виду, капитан подошел к Хлебову:

— Здравствуй, Леша.

— Вот и хорошо, — кивнул рыжебородый. — Забирай.

Послышался глумливый смех — чеченцы радовались, что сумели сбыть затхлый товар. Британец кашлянул, хотел поздравить с освобождением, но его обступили новые друзья, повели в дом, откуда доносился запах молодого шашлыка и сочной приправы.

2

Двор опустел. Бойкий пацан, вскинув оплечь автомат, звонко скомандовал: «Вперед!». Его переполняла гордость — отец доверил отконвоировать русских на окраину села.

Шли медленно — Хлебов едва передвигал ноги. За заборами люди занимались хозяйственными делами — чинили упряжь, копались в огородах, варили еду. На чужаков никто не обращал внимания. «Робеют, — догадался Турин. — Опасаются увидеть. Ведь увидеть — значит стать сопричастным».

На окраине пацан показал вдаль:

— Туда! Туда!

Капитан посмотрел на часы, мысленно прикинул расстояние до блокпоста — времени оставалось тютелька в тютельку. Справился у Хлебова, может ли двигаться быстрее? Тот неуверенно пообещал.

— Понятно! Придется делать марш-бросок. С полной выкладкой.

Турин взвалил доходягу на закорки, побежал трусцой. Неожиданно прогремели выстрелы — пацан забавлялся над неуклюжим бегом, паля в воздух. «Ничего, ничего, — подбадривал себя капитан. — Мы еще посмеемся».

Поначалу прапорщик казался легким, почти невесомым.

— Тебя хоть кормили?

— Кормили. Щепоть сухого гороха, корка хлеба… в день.

— Все?

— Все.

— Да, не разжиреешь.

Сырая земля налипала на армейские ботинки большими комьями, и капитан пожалел, что утром, собираясь в путь, не надел резиновые сапоги, прихваченные с собой из Питера. Бежать в них было бы легче — глина к подошвам не так пристает. Но ему хотелось выглядеть перед британцем достойно — все-таки русский офицер.

— В плену давно?

— С мая.

— Работал?

— Бревна таскал… строил блиндажи… в горах.

С окрестных вершин скатывались тяжелые серые тучи, загромождая низкое небо. Турин пересек кукурузное поле, показавшееся бесконечным — с каждым шагом ноша тяжелела, словно пропитывалась сыростью. Решил на пригорке сделать передышку — оттуда до блокпоста рукой подать. Пригорок преодолел с трудом — ботинки скользили, будто смазанные жиром. Поставил прапорщика на ноги. Рукавом вытер пот со лба. Окинул взором простор, открывшийся с возвышенности. Вот кустарник. Вот шоссейная дорога. Вот долгожданный поворот…

На повороте никого не было.