Танки на мосту

— Все... — сворачивая цигарку, подбил итог Иван Тихонович. — Жди дорогих гостей. Давно я их не видел, с восемнадцатого...

Вот и они... Мимо наших окон пронеслись три танка с крестами на броне, и в тучах пыли замелькали мотоциклы с солдатами в тяжелых шлемах. Их было по два-три на каждом мотоцикле, они стреляли на ходу, но не целясь, видимо, только для острастки.

Пронеслись, и улица опустела.

Итак — все. Линия фронта передвинулась за нашу хату. С этой минуты я уже в тылу врага. Чем заняться для начала? Я вспомнил, что мы с «дядюшкой» сегодня еще ничего не ели, и хотел напомнить ему об этом, но он опередил меня.

— Знаешь, Михаил, давай мы с тобой поснедаем, — сказал он и весело осклабился, показывая отличные зубы искусственной челюсти. Мол, дело пока без нас идет, гитлеровцы еще успеют намозолить глаза, а нам не мешает подкрепиться.

Он выставил на стол сваренные вкрутую яйца, хлеб, миску с картошкой, тарелку с налитым на донышко постным маслом, пучок молодого лука, и мы принялись за еду. На улицах проносились мотоциклы, шли танки, но мы на них уже не обращали внимания. Хотя я был голоден и работал челюстями вовсю, однако вкуса пищи почему-то не ощущал, процесс насыщения происходил у меня механически. Я старался вжиться в образ (кажется, так говорят актеры) мнимого племянника Ивана Тихоновича. В общем-то, получался не особенно привлекательный человек: не умен, в политике, конечно, не разбирается, образование незаконченное среднее. Что касается пребывания в тюрьме, то нужно клясться, что посадили по ошибке и что я честнейший человек, люблю порядок и уважаю начальство... Не так-то легко давалось мне это перевоплощение. Мои родители были учителями. Я вырос среди книг и разговоров старших о политике, философии, искустве, литературе. У меня были чудесные, умные, талантливые друзья. Чем только не увлекались мы — фотографией, слесарным делом, радиотехникой, спортом, поэзией. Перед самой войной я окончил среднюю школу с отличием и готовился поступать в институт... Короче говоря, играть роль тупого, невежественного парня мне было трудно и неприятно. Но что поделаешь — надо!

Мои размышления прервал шум в сенцах: кто-то возился, топтался там.

Мы с «дядей» переглянулись и перевели взгляд на дверь, ожидая появления немца. Кто другой мог явиться к нам в эту минуту?..

Дверь открылась, и я ахнул. На пороге, морщась от боли, стоял на одной ноге, держась руками за косяк, усатый, пожилой боец с автоматом на шее. Слезы катились по его щекам.

— Товарищи... не дайте помереть.

Он был ранен в левую ногу, держал ее на весу. Штанина и обмотки были темные от крови.

Иван Тихонович затаил дыхание. Признаюсь, в первое мгновение я тоже растерялся. Не ожидал такого... Вот оно, мое второе испытание.

А на улице ревели моторы, шли танки, машины с солдатами, сидевшими рядами в кузове, двигались основные Силы гитлеровцев.

— Товарищи... родные... спасите! — молил боец.

Словно невидимая рука сжала мне горло. Что делать?

— Может, на чердак пока? — предложил Иван Тихонович.

— Станьте у окна. Наблюдайте, — приказал я. И, наклонившись к ноге бойца, спросил у него: — Автомат почему не бросил?

— Так ведь оружие...

— Патронов полный диск?

— Пустой, — простодушно признался боец, — расстрелял все...

Таскать с собой автомат с пустым диском, когда ты ранен, а кругом гитлеровцы и нет никакой возможности пробиться к своим,— такого простака нужно поискать!

И все же приверженность бойца к уставу, солдатскому долгу тронула меня до глубины души. К счастью для него, ранения на ноге были легкие — сквозное в мякоть и касательное, кость дела. Дней через десять будет ковылять с палочкой. Нас этому учили — медицинская само помощь.

— Давай пакет, — сказал я, торопливо разматывая обмотку.

— Нету пакета.

— Как же ты воевал без пакета? — рассердился я.

— Был. Товарищу отдал...

Иван Тихонович мгновенно подал мне бинт, бутылочку с йодом и снова приблизился к окну. Я быстро сделал перевязку, опустил на бинты штанину.

— Вот что, друг, сейчас же в сенцы и по моему знаку шпарь по-пластунски за хату на огород. Понял? Там есть копенка скошенного клевера. Заройся в нее и жди ночи. И запомни: ты нас не видел, в хате не был, перевязался сам. Ясно? Ночью мы что-нибудь придумаем. Дядя...

Но Иван Тихонович сам догадался, схватил ломоть хлеба, два яйца, сунул за пазуху бойцу.

Снаружи у дверей стояла кадка из-под капусты, которую на случай пожара предусмотрительный Иван Тихонович наполнил водой. Она могла служить прикрытием. «Дядя» взял ведро, вышел во двор, стал рядом с кадкой.

Мы выждали, когда на улице машины с глазеющей по сторонам солдатней сменились трескучими мотоциклами, поднимавшими особенно густые клубы пыли.

Тут я скомандовал бойцу:

— Давай, друг!

Он пополз умело, быстро и вскоре скрылся за хатой. Я вздохнул с облегчением.

Иван Тихонович сходил к колодцу, вылил в кадку еще ведро воды и вернулся в хату. Лицо его было печальным.

— Вот как приходится, — сказал он, сокрушенно качая головой. — Прямо сердце кровью обливается.

Я подошел к нему, нежно обнял за плечо, сказал с невеселой улыбкой: