Танки на мосту

— Терпите, дядя, раз согласились иметь такого племянника... Может, нам и потяжелей будет. Не мог я его оставить.

— Какой может быть разговор, Михаил, — возразил он. — Разве я в укор тебе говорю? Я наше положение понимаю. Когда согласие давал, все обдумал... Если даже смерть, так и смерть приму, а тебя не подведу.

— Ну, уж и смерть, — засмеялся я, — Вы еще после войны на моей свадьбе должны погулять, обязательно Приглашу. Мы гитлеровцам дадим жару. Посмотрите, как они красиво будут драпать.

Иван Тихонович скупо улыбнулся.

— Главное дело, в хату прилез... Среди бела дня, когда на улице полно немцев. Ну залег бы до ночи где-нибудь в картошке. Как его немцы не заметили. Ведь с оружием...

Я подумал о том, как многие теряются в необычной обстановке. Этот, видимо, тоже не соображал, что делает. Когда рядом и за спиной были свои, он чувствовал себя уверенно, хотя и знал, что в любую минуту может быть сражен пулей. А когда остался один, испугался, потерял голову. Жутко, видимо, ему стало одному. Мне предстояло долгое время находиться среди врагов, но я не страшился этого, я чувствовал, помнил, что за спиной у меня мой народ, Родина.

День клонился к вечеру. Пушечная пальба на востоке не прекращалась, видимо, в нескольких километрах от Беловодской советским войскам удалось организовать оборону, и там разгорелся бой. Самолеты гитлеровцев делали одну ходку за другой, уцелевшие стекла на окнах дребезжали, когда эскадрильи бомбардировщиков пролетали над станицей. Через минуту-другую раздавался гул бомбовых ударов.

Гитлеровских солдат, очевидно, какого-то тылового подразделения, распределяли на постой. Они появились у соседей слева, за нашим колодцем и через дорогу, напротив. Вели себя непринужденно — громкий разговор, шутки, смех. Вытряхивали пыль с мундиров, чистили сапоги, затем, раздевшись до пояса, начали мыться. Мылись долго, весело гогоча, радуясь холодной колодезной воде.

Со стороны глянуть — вроде обыкновенные люди, а это самые заклятые враги моего народа, мои заклятые враги. Я вспомнил Зою Космодемьянскую, героизмом которой так восхищался. Вот такие же гитлеровцы мучили и истязали ее, а потом гоготали, одевая ей петлю на шею. Зверье! Веселятся, радуются... Еще бы, страшная русская мима осталась позади, они снова наступают. А какой богатый край, какая плодородная земля!

Мне захотелось посмотреть на них поближе, послушать, о чем они говорят. Иван Тихонович, успевший несколько раз выйти во двор и даже вставить на место разбитых стекол новые (предусмотрел, подготовил старик!), не стал возражать — пусть соседи увидят, что его «племяш» не боится немцев, не прячется. Я взял ведро и пошел к колодцу.

Вот они, за тыном. Уже успели помыться, бреются, причесываются; один пожилой, тощий, в очках пишет письмо.

— Альберт, скажи, я все забываю, как называется эта большая гора у них?

— Эльбрус. Зачем тебе сдалась гора?

— Понимаешь, Альберт, я стараюсь, чтобы письма с фронта имели познавательную ценность для моих сорванцов. Я написал: «Мои мальчики, ваш папа уже видит| самую высокую вершину Кавказского хребта — гору...»! А теперь добавлю... «Эльбрус, покрытую, как и вершины Альп, вечными снегами». Тут нет обмана, правда, Альберт? Ведь мы увидим эту гору раньше, чем письмо! дойдет домой?

— Думаю, дня через два-три. Наступление развивается успешно.

Тот, что старательно причесывал свои реденькие светлые волосы, держа перед собой карманное зеркальце, вдруг запел приятным фальцетом шутливую песенку. Примерно так у него получалось:

Я сходил бы ночью к мельничихе,

У нее под корсажем такие булки и пышки...

Да боюсь я мельника, несносного грубияна,

У его дубинки такие шипы и шишки.

Вот какие песенки распевают... На меня, как говорится, ноль внимания. Очень хорошо. Значит, не бросаюсь в глаза, не вызываю подозрения.

В хате Иван Тихонович спросил не без тревоги:

— Как?

— Нормально, — ответил я.

— О чем говорят?

Я подробно изложил дядюшке содержание подслушанного мною разговора у немцев.

— Значит, как на экскурсию приехали,— покачал головой Иван Тихонович. — Гору Эльбрус им поглядеть захотелось... Оч-чень мне желательно увидеть, как они с этой экскурсии будут возвращаться.

Возвращаться будут не все...

Видно, как говорится в пословице, слова мои попали богу в ухо. Только я их произнес, как увидел в окошко, что с улицы к нам во двор торопливо входят гитлеровец и какой-то дядька.

— Садитесь за стол, — приказал я Ивану Тихоновичу Ничего не случилось, мы ужинаем.

Так за столом, аппетитно жующими нехитрую крестьянскую снедь, и застали нас немец и дядька, вошедшие в хату без стука.

— Тихонович, немедленно забирай свой плотницкий инструмент и айда с нами, — начальственным тоном объявил дядька. И строго посмотрел на меня: — А это кто у тебя?

— Племяш. Из тюрьмы вернулся.

— Ага! Ну и он пойдет с нами. Будет подсоблять.

Гитлеровец ничего не сказал, брезгливо раздувая ноздри, оглядел нашу комнатушку, вытер чистым платком пот на лбу и первый вышел из хаты. Не понравилось. Очень хорошо!