Танкисты. Новые интервью

– В таком случае как вы восприняли доклад Хрущева на XX съезде?

– Обсуждали, конечно. Имелись определенные сомнения, так это было или нет… Но я считаю, что это было большой ошибкой – озвучивать все это на весь мир. Все получилось как-то по-русски…

Но вначале я как-то поверил Хрущеву. Что чересчур у нас гайки закрутили и нужно их немножко ослабить. Но когда он пару лет порулил, как резанул сокращение армии. Маханул сразу полтора миллиона, и ребятам не дали дослужить по году до пенсии. Вот тут ясно, пошло недовольство. А когда до нас дошли слухи, что один из наших майоров стал в Курской области свинопасом, тут мы сразу повернули в другую сторону… А с той же кукурузой что вышло? Ну какая, спрашивается, могла быть кукуруза в Московской области? Мы ведь общались с местными руководителями, и они рассказывали, что посадили ее, а она выросла всего на полметра…

А вот когда уже уволился в 82-м, ребята пригласили меня на полигон по грибы. Набрали, вышли к дороге, смотрю, а кукуруза такая, что и рукой не достать до верхушки. Значит, все-таки можно ее выращивать и в наших условиях? Дело-то хорошее. Просто не надо спешить, а нужно как следует подготовиться. Но мы все торопимся иногда, и только как окажемся в тупике, вот только тогда начинаем соображать… Это нас преследует.

– А вы в партию когда вступили?

– На фронте. 1 января 45-го приняли кандидатом, но тут разные события начались, и забыли про это дело. А вспомнили через месяц в Германии и уже там приняли окончательно. У меня и фотокарточка есть, это как раз день, когда меня приняли. Сфотографировали на партбилет, а потом я этого фотографа попросил: «Слушай, сфотографируй меня, хоть родителям пошлю!» И он меня сфотографировал и карточку потом передал. Послал ее домой.

Вот в пионерах я не был, а в комсомол вступил в училище 23 февраля 1943 года. Никто меня туда не тащил, не уговаривал, сам захотел.

– А вы, кстати, как заполняли в анкетах графу «есть ли репрессированные родственники»?

– Ясно, что на каждого офицера есть личное дело, но их уже только после войны по-настоящему стали заполнять. А про Поздняковых я нигде не упоминал, вроде как дальние родственники.

Другое дело, на разные должности нужны допуска, и вот там полагалось писать и про дальних. Но пока я до комбата рос, там уже допуск не требовался. А вот когда меня перевели в штаб, там уже секретность совсем другая, вот там до пятнадцатого колена всех проверяли. Но и время было уже другое.

А в парадной дивизии эти особнячки нами занимались здорово, постоянно и знали всех как облупленных. Помню, был у нас начальник разведки, боевой такой, награжденный, и вдруг нет его. И тихонько говорят, что он совсем не украинец, а еврей… Раз – и уже нет в полку, а отправили служить на Дальний Восток… И так частенько. Кто чего скрыл, чуть только маленькая червоточина, сразу переводили в другую часть.

– Николай Николаевич, вы провоевали больше года – для передовой срок немалый. Как сами считаете, благодаря чему остались живы: случайность, опыт, судьба, Бог?

– Все вкупе, наверное, но в основе, считаю, все зависит от человека. Как его воспитали, обучили, как он относится к своему делу, а там, конечно, и удача с везением. Но ведь и везение не на пустом месте возникает. На основе определенного опыта появляется какое-то предвидение, это же тоже не просто так. Но ребятишкам в школе я говорю – повезло мне. Они смеются… Ну, а если говорить серьезно, то в этом есть и моя немалая заслуга.

В бою ведь все зависит от слаженности экипажа, от быстроты исполнения приказа. Там даже секунды, бывало, решали успех боя. Поэтому я очень старался совершенствовать свои навыки. Например, любил стрельбу, тренировался при малейшей возможности и за первые два месяца на фронте здорово насобачился в этом деле. Даже снайпером считался у нас. Вот, кстати, вспомнилось.

Деген в своем интервью пишет, что его наводчик мог с первого выстрела попасть в телеграфный столб за 800 метров. Мне кажется, это брех! Такой эпизод вам расскажу.

Где-то на территории Польши у нас на пути оказался небольшой городишко, но мы что-то не смогли с ходу его взять. То ли сил не хватало и ждали подкреплений. Ведь заскочить-то в него дело нехитрое, но можно в нем и захлебнуться. И там, значит, труба стояла высокая. В километре или чуть дальше. И ради любопытства ротный предложил: «Даю по одному снаряду. Кто попадет в эту трубу?» Так по первому снаряду никто не попал. А со второго попало всего двое, в том числе и я. А я, не хвалясь, скажу, всегда хорошо стрелял. Я увольнялся из армии в 58 лет и до последнего дня стрелял. Мог показать молодым пример. Пусть знают, что старики, прошедшие войну, тоже чего-то стоят.