Танковые рейды

Промокшие до нитки, бредем со Скирдо к себе в полк.

— «Пораженец»… Ишь ты… — ворчит Скирдо. — Это про тебя, командир.

— И про тебя, комиссар, — угрюмо парирую я.

— А ты знаешь, что такое «пораженец»?

Молчу. Еще бы не знать…

Наш НП на кургане, а курган посреди голой степи — как на тарелке. И авиация противника нещадно бомбит наши боевые порядки. Особенно надоедает нам немецкий самолет-корректировщик с двойным фюзеляжем, который бойцы с первого дня войны окрестили «рамой». Висит эта «рама», как назойливый комар, над нашим курганом — когда только собьют ее зенитчики!

Ко всему человек привыкает, и к «раме» этой мы привыкли как к неизменной детали нашего фронтового быта — группками, правда небольшими, перемещались с одного участка на другой. Но новому человеку тут должно быть явно не по себе.

После полудня раздался телефонный звонок из штаба полка:

— Алло! Алло! Докладывает капитан Дюжик! — Голос у начальника штаба был явно взволнованный. — Вы слышите меня? К вам вместе с товарищем Скирдо направляется высокое начальство.

— Какое сюда, в такое пекло, начальство?

— Замначальника политуправления фронта.

— А фамилия как? Фамилия — спрашиваю!

— Фамилии не знаю, спрашивать было неудобно, а по званию — бригадный комиссар.

— Уговорите бригадного комиссара отказаться от своего намерения — здесь небезопасно, дорога на НП непрерывно обстреливается артиллерией противника. Если очень нужно — передайте — сам приеду.

— Уже поздно, товарищ подполковник, они в пути.

— А вы сами, сами почему не объяснили бригадному комиссару обстановку?

— Что я! И комиссар Скирдо его не убедил, а уж как старался!

— Ладно, — сказал я и остался сидеть с телефонной трубкой в руке. Если ко мне, подвергая себя смертельной опасности, направляется фронтовое начальство — это не иначе как в связи с совещанием у Цыганова. Назвал же он меня «пораженцем»…

Меряю блиндаж из угла в угол — какие только мысли не лезут в голову. А гостей моих все нет.

Наконец в блиндаже оказываются двое — на каждом сапоге по пуду глины, и сами в глине с головы до пят. Я еле узнал в одном из них Скирдо, значит, второй и есть фронтовое начальство. Я обратился к нему:

— Товарищ бригадный комиссар, разрешите доложить…

— Здравствуйте, здравствуйте, товарищ Бабаджанян! — приветливо остановил он меня. — Сейчас все доложите. Только сначала дайте нам с товарищем Скирдо чуточку отдышаться. Извините, даже поздороваться не могу, руки в глине… Ну и местечко себе выбрали — четыре раза пришлось по-пластунски ползти — тренировочка!

Он заразительно рассмеялся, и это показалось мне добрым предзнаменованием.

Ординарец принес полотенце. Бригадный комиссар привел себя в порядок, протянул мне руку, назвался:

— Брежнев. Так как вы тут поживаете? Кое-что я уже знаю — товарищ Скирдо докладывал, да и сам я видел, пока по-пластунски к вам добирался!

Он снова широко улыбнулся.

— Такая прогулочка — школа стратегии. Особенно для таких, как я, — не кадровых военных. — И, поясняя, добавил: — До войны на партработе был. Тут неподалеку — на Украине. А вы, товарищ Бабаджанян, из каких краев? Впрочем, догадываюсь, с Кавказа. А если поточнее: Армения? Азербайджан?

— И Армения, и Азербайджан, товарищ бригадный комиссар.

— Сразу? Интересно, интересно, расскажите.

Я стал рассказывать. Подбадриваемый его вопросами и вниманием, я вскоре освободился от первоначальной скованности и от опасения, что предстоит «допрос с пристрастием».

Разговор между тем сам собой перешел на причины неудачного наступления нашей, 56-й армии. Бригадный комиссар стремился получить исчерпывающую информацию о положении дел на миусском рубеже. Разговор наш затягивался.

Доложили, что обед готов. Солдатские щи да кашу наш повар подал в алюминиевых мисках. Я извинился за такой «сервиз».

— Чепуха — сервиз! Кончим войну — будут у нас сервизы из лучшего фарфора. А нынче была бы каша, да вдосталь. Худо солдату, когда ее мало. Давайте поедим да двинемся на передний край, окопы осмотрим, поговорим с бойцами.

Мы со Скирдо категорически запротестовали: нельзя бригадному комиссару подвергаться такой опасности.

— Вы же подвергаетесь! — возразил он.

— Ну, мы… — отвечал я. — Командир полка вряд ли благополучно дотянет до конца войны…

— Вот это и вовсе зря, — перебил он сурово. — Давайте верить, что все мы трое кончим войну благополучно. А кончится война и приведет судьба — встретимся и вспомним наш разговор. По рукам?

Как мы ни противились, он настоял на своем — отправился в обход окопов переднего края. Возвратившись в блиндаж, снова втянул нас в разговор о положении дел на миусском направлении. Уже то, как он ставил вопросы, не только вызывало на откровенность, но и принуждало нас мыслить творчески, видеть проблему с разных сторон.

Интересы прорыва такой сильной оборонительной линии, какой был миусский рубеж, требовали внимательного изучения системы организации обороны противника.

^{Подполковник Бабаджанян, 1942 год}